— Ты был бы хорошим судебным следователем, Юлишка.
— Но плохим обвиняемым или заключенным! Я не смог бы сидеть под замком в четырех стенах…
— Стены бы отступили пред тобой, — ответил я ему, — так бы ты их допек.
Он рассмеялся. Никогда, нигде и никто не смеялся так вкусно, так аппетитно, так долго, так счастливо и мелодично, как Фучик. Смехом его заражалось все вокруг. И не только люди, а и неодушевленные предметы. Теперь вслед за ним засмеялся я, засмеялся мой кабинет. Смеялся письменный стол, книжный шкаф., смеялись все стоявшие в шкафу книги. И классики и современники. Но больше всех смеялись книги философов-пессимистов.
«Ха-ха-ха-ха-ха…»
И тут неожиданно появился Матэ Залка.
Матэ легко было рассмешить. Спустя несколько секунд он уже смеялся громче всех. Но и перестал он хохотать прежде всех.
— По крайней мере, скажите, чему вы так радуетесь? — спросил он.
— Всему! — ответил Фучик. — Всем проявлениям жизни! Каждому в отдельности и всем вместе. Конечно, я не причисляю к жизни капитализм, империализм и вождей социал-демократов. Эти… Ну и конечно, к явлениям жизни я не причисляю поэтов-пессимистов и спесивых критиков. Эти…
И он стал серьезным.
Лишь изредка и очень неохотно Фучик отказывался от шутливого тона. Но если он бывал серьезным, то уж всерьез. Он много знал, и знал основательно. Он говорил только о таких вещах, в которых действительно разбирался. Никогда не выступал он в роли всезнайки и ненавидел спесивых самоуверенных позеров. В его просто и ясно сформулированных утверждениях всегда было зерно: знание, рано приобретенный опыт и смелое предвидение.
За ужином нас сидело трое: Фучик, Залка и я. Мы с Залкой бранили Гитлера. Фучик — Америку.
— Доллар оседлал Гитлера, друзья, — утверждал он. — Доллар развяжет войну.
Его очень беспокоила судьба Чехословакии. Чешская буржуазия связала судьбу Республики с Англией и Францией, и Фучик чувствовал, что английская и французская буржуазия лишь используют Чехословакию в своих интересах, но не станут ее защищать.
— Они заплатят Гитлеру нами, — рассуждал он. — Чехословакия в руках американских или английских господ будет разменной монетой, чаевыми немецким палачам. Возможно, даже наживкой, которую посадят на крючок, как червяка…
Он сильно ударил кулаком по столу.
— Но мы тоже там будем! — вскричал он.
После ужина в комнату вошел мой сын Володя, которому было тогда восемь лет.
— Расскажите что-нибудь, дядя Матэ!
— Что рассказать, Вова?
— Что-нибудь!
— Что-нибудь? В этом я специалист! — засмеялся Залка.
Он посадил Володю на колени и стал рассказывать ему историю легендарного поединка короля Матяша с чешским рыцарем Холубаром. Володя слушал сказку с широко раскрытыми глазами, Фучик взволнованно. По-видимому, он впервые слышал о рыцаре Холубаре, о его славе и падении.
Когда Матэ закончил рассказ, Фучик вскочил.
— Я требую удовлетворения! Реванша!
— Что? Чего ты хочешь? Что с тобой?
Матэ нелегко было вывести из равновесия. Даже землетрясение он считал будничным событием, из-за которого не стоит нервничать. Но когда Фучик абсолютно серьезно и решительно потребовал удовлетворения за то, что король Матяш победил чешского рыцаря Холубара, Залка разинул рот и забыл его закрыть. Может быть, прошла минута, пока наконец он обрел дар речи.
— Законное требование, Юлишка. Ты получишь реванш! Но я боюсь, что здесь, в квартире, не найдется ни лошади, ни кольчуги, ни копья. И остальные атрибуты рыцарского турнира, видимо, отсутствуют…
— Увы, но это правда, — признался я.
— Плохо! Очень плохо! — сказал Фучик. — Но все же от реванша я не отказываюсь. Мы выберем другой род оружия!
Через пять минут они договорились, что будут по очереди петь: Фучик — чешские народные песни, Матэ — венгерские. Повторяться нельзя. Победит тот, кто дольше выдержит.
— Начинай, король Матяш!
Матэ запел. У него был приятный голос, неплохой слух, только пел он немного громче и воинственнее, чем нужно.
— Теперь твоя очередь, Холубар!
Фучик тоже хорошо пел. Не столь вдохновенно, как Матэ, зато с большей музыкальностью.
Поединок начался после десяти вечера и длился до трех ночи. Борцы выдержали. Слушатели тоже, хотя и с трудом. Слушателями были я и соседи, которые сначала протестовали против ночного шума, а потом, поняв, что это бесполезно, зашли послушать.
