Мне было семь-восемь лет (значит, сие могло произойти в 1902 или в 1903 году), когда друг юности моего отца Мозеш Бранд, арендовавший знаменитые поленские минеральные источники у графов Шенборн-Бухгейм и предпринявший в этой связи строительство узкоколейки Сойва — Полена, пригласил меня к себе в гости на летнюю вакацию.
Спустя несколько лет дядя Бранд сменил веру, обратился в протестантство, получил дворянскую приставку к своему имени и стал именоваться Бранд-Поленский, а его единственная дочь Гермина вышла замуж за какого-то трансильванского графа. Но в те времена, когда я гостил у него, дядя Бранд был еще ортодоксальным иудеем и по-венгерски говорил совсем плохо, с сильным акцентом. Более всего он гордился тем, что старый граф Эрвин Шенборн-Бухгейм раз в году приглашал его к себе в замок на чашечку послеобеденного кофе и всякий раз угощал толстой марочной сигарой. Дядя Бранд, никогда в жизни не куривший, считал своим долгом честно наглотаться дыма в гостях у графа, после чего обычно два-три дня чувствовал себя больным. Старый граф по своему рангу и достоинству, авторитету и размерам состояния был, по словам дяди Бранда, любившего это повторять, вторым человеком в Венгерском королевстве, поскольку первым считался его величество император Франц-Иосиф. Факт сей не меняло то обстоятельство, что почтенный граф, потомственный венгерский дворянин, владетельный сеньор тогдашней Венгрии, принадлежавший к самой верхушке общества, по-венгерски не знал ни слова.
Это случилось на третий или четвертый день моего пребывания в крытом красивой черепицей доме дяди Бранда в селении Полена. Было прекрасное, солнечное июльское воскресенье.
— Живо одевайся, Бела! Пойдешь с Герминой к церкви! — поднял меня с постели дядя Бранд, — Надень лучшую рубашку, надо выглядеть красиво!
Гермина, будущая графиня, одно из первых моих увлечений — четырнадцатое или пятнадцатое по счету, точно не помню, — была года на три-четыре старше меня. В 1921 году, оставшись молодой вдовой, она перешла из протестантства в католичество и переехала в Секешфехервар для того лишь, чтобы, по крайней мере, дважды в неделю исповедоваться у епископа Прохазки[38]. Но в тот памятный день, о котором я начал свой рассказ, она была всего лишь очень хорошенькой, рыжеватой еврейской девушкой.
Она взяла меня за руку и решительно повела на церковную площадь. Там собиралось все село от мала до велика — из церкви валом валил народ. Гермина, энергично действуя локтями, протолкалась через толпу.
— Что здесь будет? — спросил я, в тайной надежде увидеть представление бродячего цирка.
Но будущая графиня отрезала:
— Halts Maul!![39]
Короче говоря, каждое воскресное утро в Полене через пять — десять лет после отмены крепостного права гайдуки господ Шенборн, облаченные в мундиры и при саблях, подвергали порке лесорубов и батраков, нарушивших в течение недели какую-нибудь из десяти заповедей шенборнского имения. «Десять заповедей» — не моя злая шутка. Управляющий графским имением самолично сформулировал и отпечатал жирным шрифтом в мункачской типографии эти самые «десять заповедей», приказав вывесить их на стенах всех принадлежащих графу строений. «Десять заповедей» учили наизусть в местных начальных школах.
Приговоренные к порке выстроились в длинный ряд и стояли с опущенными головами на тропке, ведущей к козлам для наказания, — это были венгерские, русинские, еврейские, румынские и словацкие лесорубы и батраки. Когда подходило время, очередная жертва покорно расстегивала штаны и ложилась на козлы. Гайдуки торжественно и ловко рассекали воздух тростниковой лозой. Народ молча глядел на этот ужасный спектакль.
Какое удовлетворение я ощутил, когда пятнадцать лет спустя те же люди взялись за топоры и вилы и пошли на штурм графской усадьбы! А в январе 1955 года, когда мне снова довелось посетить Сойву и Полену, сельский Совет собрал в большом светлом зале школы деревенских ребятишек, и меня попросили рассказать им о прошлом. Ребята смеялись, когда я рассказывал им о том, как пороли их отцов. Конечно, хорошо, что молодому поколению все это теперь кажется сказкой, но все-таки, подумалось мне, им следовало бы больше знать о прошлом — не таком уж далеком — своего края.
