— Наверное, в уборную пошел, — сказал жандарм после короткого раздумья.
Он сел рядом со мной, чтобы не оставлять без охраны, пока другой вернется. Но жандарм в очках не вернулся.
Когда мы прибыли в Кошице, станционная охрана обыскала весь поезд, но жандарма в очках нигде не нашли. Он слез с поезда по дороге — оставив своего арестанта, винтовку и другого конвоира.
Моравский жандарм повел меня в полицию, нещадно ругая по дороге.
В полиции меня поместили в общую камеру, где сидели еще пять человек. Все пятеро были словацкие крестьяне. В первую минуту они приняли меня подозрительно, считая кем-то вроде барина. Но когда я выскреб из заднего кармана брюк табак и поделился с ними, мы сразу подружились. Они увидели, что я не барин.
Наша дружба выразилась главным образом в том, что они всячески выпытывали у меня, не обокрал ли я, не убил ли кого-нибудь. И высмеивали меня, когда я сказал, что сам не знаю, за что меня сюда привезли.
— Ты еще новичок в этом деле, братец, если думаешь, что этого надо стыдиться. Времена теперь не такие, чтобы стыдиться чего бы то ни было, — поучал меня, хитро подмигивая, совсем лысый крестьянин со свисающими усами. — И если ты думаешь, что я спрашиваю тебя из любопытства, то ошибаешься. Я желаю тебе добра. Самая главная ошибка новичков заключается как раз в том, что они никогда не знают, что надо отрицать и что признавать. Запомни, братец, и раз навсегда намотай себе на ус, что отрицать все так же вредно, как и все признавать.
Поучавший меня так мудро был фальшивомонетчиком. Его четыре товарища сидели в тюрьме за поножовщину. В те времена пырнуть человека в живот считалось так же: легко, как до войны красть яблоки в поповском саду. О человеке, нож которого вошел в тело глубже, чем следовало, говорили как раньше о человеке, хватившем лишку.
На следующий день после моего прибытия меня повели на допрос. Допрашивавший меня молодой полицейский офицер не сказал, почему меня привезли в Кошице. Он говорил только, что произошло между Ужгородом и Кошице. Пытался узнать, что случилось с жандармом в очках. Я тщетно твердил, что не знаю; офицер мне не верил. Велел отвести обратно в камеру, но ночью позвал опять.
— Подумайте хорошенько, — сказал он предупредительно, — и признавайтесь, пока не поздно.
Так как я не признавался в убийстве своего конвоира, четверо жандармов избивали меня в течение добрых двух часов. Когда меня отвели обратно в камеру, я был весь в крови. Пять словаков по-братски ухаживали за мной.
— Видишь, не слушался меня, — сказал лысый фальшивомонетчик. — Не тем ты должен оправдываться, что не платил в корчме фальшивыми деньгами, — это ты как раз мог бы признать, — а тем, что эти деньги ты получил от еврея с черной бородой на ярмарке за корову с кривыми рогами. А если ты еще вдобавок ругал чернобородого еврея большевиком, то в худшем случае получил бы несколько пощечин за то, что продал свою корову большевику.
С нар, на которых я лежал, мне был виден сквозь решетки окна дом, в котором жил мой дядя Фердинанд Севелла в бытность его учителем танцев в Кашше. Это напомнило мне сразу о том, что в Кошице живет мой двоюродный брат, Дёрдь Севелла, который теперь был адвокатом и, как я знал по газетам, известным защитником по уголовным делам. Я спросил своего друга-фальшивомонетчика, нельзя ли как-нибудь передать отсюда письмо на волю.
— Хоть целую почтовую контору! — ответил он.
Я тут же написал письмо. На следующий день оно пошло по своему назначению.
Через три дня меня повели на допрос.
На этот раз меня допрашивал сам начальник полиции Клима.
Клима — это живой кусок истории. Очень многие писали уже об этом интересном человеке, который в течение ряда лет был близок к императору Францу-Иосифу, а затем служил начальником полиции в больших городах Чехословацкой республики. Все, писавшие о нем до сих пор, характеризовали его как мерзавца и хитреца, но глупого человека. Они были неправы. Клима был очень умным и чрезвычайно добросовестным полицейским. Настолько умным, что понимал не только слова полученных им инструкций, но и то, что скрывалось за этими словами, и настолько добросовестным, что точно выполнял даже то, чего не смели приказать ему хозяева. В 1914 году он был начальником полиции города Праги. Когда австрийский императорский министр внутренних дел дал ему указание принять энергичные меры против русских шпионов — он начал беспощадную борьбу против чешских патриотов. Сотни людей попали благодаря ему в руки палача, десятки тысяч — в тюрьму. Это он арестовал и велел пытать буквально до смерти старую больную жену бежавшего за границу и занимавшегося там пропагандой в пользу создания чешской республики профессора Масарика. Когда Чехословакия сделалась республикой, а Масарик — президентом республики, чехословацкое правительство послало Климу в Словакию с заданием энергично действовать против монархистов. Клима понял, чего от него ожидает чехословацкое правительство: тюрьмы Словакии наполнились недовольными крестьянами и бунтующими рабочими.
