Слушая Седлячека, Лихи одобрительно кивал головой. Затем, когда Седлячек замолк, глубоко вздохнул:
— Да, да, я совершенно согласен с вами, господин правительственный эмиссар. Ваш план превосходен. Затруднение заключается только в том, что у народа нет никакого чутья к «гуманизму и пацифизму». По крайней мере, у живущего здесь народа. Бывали ли вы, господин правительственный эмиссар, в русинской деревне? А я был. Пытался завоевать русинский народ для демократии. Не моя вина, а позор русинскому народу, что моя попытка не имела большого успеха. Со своей стороны я сделал все. Да.
— Когда я впервые поехал в русинскую деревню, — продолжал профессор Лихи таким тоном, словно читал лекцию, — меня приняли за налогового инспектора. Чуть не избили. Во второй раз я, безопасности ради, взял с собой шесть жандармов. И все же я нашел деревню пустой. Дома оказалась только одна старушка. Старая ведьма ожидала нас у церкви, сидя на корточках. Жандармы начали ее расспрашивать. Но так как ведьма по-хорошему говорить не хотела, то жандармы забыли те высокие идеи, ради распространения которых мы приехали в деревню, и сильно отколотили ее. Когда я вырвал старуху из их рук, она была чуть жива. Ведьма поняла, что я ей желаю добра, и тут же стала смотреть на меня иначе. Я передал ей носовой платок, которым она стерла с лица кровь, и тут же попросила у меня несколько крейцеров, чтобы купить свечку, — я забыл имя того святого, которому она собиралась поставить свечку. Используя жандармского фельдфебеля в качестве переводчика, я объяснил, что святые не помогают народу, и обстоятельно изложил ей реакционную сущность религии. Доказал ей, что бедствия народа можно излечить одним лекарством, вернее двумя — гуманизмом и пацифизмом.
— Ты желаешь добра моим односельчанам? — спросила старуха.
— Да, только добра.
— Тогда я тебе скажу, где находятся наши. Скажу, если ты ответишь мне на один вопрос.
Я почувствовал себя так, господин правительственный эмиссар, будто попал в мир народных сказок.
— Отвечу, матушка, как не ответить, — заверял я ее, — спрашивай!
И представьте себе, господин правительственный эмиссар, старая ведьма вытащила обеими руками из дорожной пыли дерьмо и, подсунув к моему носу, осмелилась спросить меня… меня!
— Если ты желаешь добра народу, ответь, в какой руке у меня коровий помет, а в какой лошадиный?
— Эх, — закончил Лихи свою историю, умолчав о том, что сделали жандармы со старухой из народной сказки, — эх, господин правительственный эмиссар, гуманизм является красивым, возвышенным, священным принципом, но народ… народ…
Министерский советник Лихи чуть не плакал. Седлячек хорошо, почти по-отечески утешал его и призывал незадачливого гуманиста проявить выдержку. Он объяснил ему, что пришедшие в Подкарпатский край из другой экономической среды, из другой, более высокой, культуры, чтобы освободить и поднять русинский народ, отставший в результате тысячелетнего иноземного ига, нуждаются для совершения своей исторической задачи в помощи таких людей, которые знают здешний народ и которых знает народ Подкарпатья.
Самым естественным посредником между чешской демократией и русинским народом была бы русинская интеллигенция, — говорил Седлячек. — Но, к сожалению, этими посредниками мы воспользоваться не можем. Русинская интеллигенция, как это ни грустно, не столько хочет помогать нам в осуществлении наших благородных стремлений, сколько использовать нас. Русинская интеллигенция понимает освобождение русинского народа таким образом, что места, которые занимали до сих пор венгерские господа, теперь должны занять русинские интеллигенты. Русинская интеллигенция использовала нас для борьбы против Габсбургов, против венгерских крупных помещиков и против большевиков, а теперь она хочет избавиться от нас.
— Мы должны убедить ее в том…
— Невозможно, господин советник. Никого нельзя убедить в том, что его интересы не совпадают с общими интересами. На русинскую интеллигенцию мы, к сожалению, рассчитывать не можем. Это единственно правильное, возможное разрешение тяжелого для нас вопроса, как бы парадоксально это ни звучало. И, подумав об этом, вы, господин советник, скажете, что я прав. Единственным надежным союзником чешской демократии на русинской земле являются потерявшие свою власть венгерские господа. Выслушайте меня до конца, господин советник. Венгры не могут рассчитывать снова сесть на шею русинского народа в Чехословацкой республике, а если этой надежды у них нет, то они должны выбирать между высококультурной чешской демократией и голодной, отсталой русинской интеллигенцией. Они выберут нас. Сейчас некоторая часть их выдает себя за русин, но самые умные венгры утверждают, что они словаки. Это означает, что они хотят стать нашими близкими родственниками. Я знаю, что они нам не родственники. Но нам надо уважать их стремление к родству и использовать его. Возьмем конкретный пример. Почему считает себя словаком, скажем, этот Кавашши? Потому что он хочет работать вместе с нами, чешскими демократами, и не желает сотрудничать с интригующей против нас русинской интеллигенцией. Вот где решение, господин советник. Мы должны, конечно, зорко следить за тем, чтобы не венгерские господа использовали нас, а мы использовали их. В этом отношении нам безусловно поможет наша более высокая культура и то обстоятельство, что политическая полиция находится в наших руках.
