Он сказал, что наше дело его больше не интересует — он передает его другому следователю, чтобы не дать пищи для подозрений. Он больше не испытывает злобы против нас. Справедливость восторжествовала.
Отец плакал, и мы расстались с ним навеки, не сказав ни слова друг другу.
Когда я возвратился в тюрьму, сопровождаемый часовым, на одно мгновение я увидел себя ребенком, разряженным, как кукла, с завитыми локонами, верхом на «Пую» в сопровождении денщика, который видел во мне нечто вроде царского сына. Такова жизнь.
Прошло три года… В пятницу на пасхальной неделе… Телега… Седьмое осуждение… Впереди десять лет заключения. Где вы, доктор, вы, который потратили столько хороших слов на самого отвратительного из людей?
Я очень слаб, кости ломит, кашляю. И все-таки не умираю. «Бог не хочет смерти грешника»…
Кто непрерывно шепчет мне эти слова? Наверное — сама Справедливость.
1914
Перевел Я. Штернберг.
Это правда, что твой дом, который ты называешь «крепостью скуки», столь же печален, сколь велик и богат. Ты обвиняешь судьбу. Это дешевое и самое легкое объяснение всех ничтожных людишек, которые не знают чего хотят, или, вернее, не умеют хотеть. Я терпеливо выслушал все твои жалобы, которые несомненно клонились к одному выводу, который ты подготовила с самого начала: «Вот почему я живу за границей». Ты чувствуешь себя несчастной жертвой судьбы, одинокой, бесконечно одинокой среди грозного молчания и одиночества, лишенного любви и всякого живого чувства.
Ты говоришь, что должна была уехать?
Как бы не так!
Ты живешь за границей потому, что ничто не связывает тебя с этой страной, где твои предки и родители скопили большое состояние и где твой супруг, — упокой господи его душу, — был хорошим министром и весьма порядочным человеком, которого, я боюсь, ты не поняла. Здесь, в этой земле, погребено столько мыслителей и героев, принадлежавших твоему народу. Но какое тебе до них дело?..
Я тоже думаю, что ты несчастлива. Ты с малых лет выросла среди заблуждений, которые словно направляли тебя именно к этой бесплодной скуке. Но что может быть печальнее, чем сознавать, что ты никому не нужна, чувствовать, что твоя душа ничем не связана с великой душой твоего народа; видеть, что все, что ты имела, все, чем ты наслаждалась в жизни, пришло само по себе, случайно, без труда и без заслуг с твоей стороны.
С того самого дня, как ты открыла глаза, тебя все только нежили и баловали.
Я помню тебя ребенком, одетым в белое. Ты сидела в элегантной колясочке и правила лошадьми; шаловливая, веселая, с блестящими глазами, со щеками, горящими от опьянения ласками, — ведь ты должна признать, что все окружающие баловали тебя. Ты была такая хорошенькая. И, к несчастью, ты сознавала свою красоту. В двенадцать лет ты уже показывалась в «живых картинах»; публика рукоплескала тебе, сама королева приглашала тебя к себе в ложу и целовала в кукольные щечки; родители смотрели на тебя, как на какое-то чудо.
Ты мечтала о принце. Неохотно пошла ты замуж за одного из светских львов, с которым встретилась в гостиных, где ты гордо появлялась в декольтированном платье, с белой шеей и меланхолическим взглядом. Ты разъезжала со своим супругом по всем странам, по которым раньше путешествовала со своими родителями; ты бывала с ним на тех же балах и вечерах, которые посещала, будучи барышней, ты принимала в своем доме тех же самых людей, знакомых тебе с детства, ты так же роскошно одевалась… Увы! Это и было супружество? Ничего нового! Те же физиономии, те же слова, те же развлечения. И никакой борьбы, никакого, хотя бы незначительного, сопротивления! Малейшее твое желание немедленно исполнялось. Тебе хотелось блеска, экипажей, драгоценностей — тебе их предоставили. Тебе нравилось быть центром всеобщего внимания, хотелось, чтобы все тобой восхищались, превозносили тебя, — это исполнилось. Ты не хотела иметь детей — их у тебя не было. Ты хотела быть женой министра — так и случилось. Люди были для тебя только поставщиками наслаждений. Когда же смерть начала отнимать их у тебя — и как раз наиболее полезных, — ты сделала большие глаза. Как это так? Значит, существует сила, которая не хочет с тобой считаться? Как видишь, у тебя не было ничего, кроме суетного блеска, ослепляющего прохожих.
