«Кажется среда… или четверг?.. нет, среда… в четверг у Графини прием… о чем это он?.. сейчас будет выдумывать очередную историю о воображаемом ребенке, наделит все это правдоподобием и припишет мне отцовство… а что, если это правда…» — Испытывая странное чувство, не лишенное некоторого беспокойства и радости, Тирран глянул в окно. От реки к площади уже полз туман…
Из тумана выплыло лицо Лизы, обнаженные плечи…
Они виделись почти каждый день, потом их отношения вдруг омрачились и вскоре прервались. Отец Лизы впутался в какую-то отвратительную историю. Спустя полгода он снова увидел ее. Она стала другой. В ней появилось что-то новое: светлое, легкое, влекущее и пугающее. Почти все встречи были разочарованием. Довольно редко они оказывались наедине, она была скорее сдержанна, чем ласкова. Слишком просто и, конечно же, неверно было бы заключить, что она уже не любила его. Возможно, это было связано с определенными трудностями в семье. Потом было это ее странное письмо, ничего не разъясняющее, в котором она даже перешла «на вы». Письмо пришло к нему разорванным и у него возникло подозрение, что половина письма было адресовано не ему, а кому-то другому.
«Вы успокаиваете меня… все это может быть и так, как вы говорите, но вы же знаете, насколько мы зависим от обстоятельств… все может измениться в любую минуту и изменить мое и без того бедственное положение, которое вы, конечно же, не всегда ощущаете, как бедственное…
Я прошу вас быть разумным и не забывать о мере и черте, за которую нам нельзя переступать… я чувствую, что вы находитесь под угрозой и в не меньшей степени, чем я… есть обстоятельства, в некоторой степени известные вам, к которым вы относитесь недостаточно серьезно…
Я почти уверена, что события последних дней как-то связаны со всеми этими приготовлениями… и это странное письмо, которое я нашла в почтовом ящике, и встреча с человеком, я не могу назвать тебе его имени… все это может оказаться не столько несправедливым по отношению ко мне, сколько бессмысленным, потому что я знаю, что наступит день, когда я стану тебе безразлична… это заставляет меня зарыться в подушки и плакать…
Мне холодно… мне не хватает твоей нежности…
Боже мой, если бы вы знали обо мне все до конца… все против меня… я хочу только одного: покончить с этой историей, в которой я оказалась обреченной, независимо от ее исхода… меня пугают предчувствия какого-то несчастья, страх, что из-за меня вы можете быть уязвимы…»
«Даже если все это правда, ну и что?.. зачем ворошить прошлое…» — Тиран потер лоб и рассеянно глянул в окно, сощурился.
Из театра вышел странного вида господин в длинном спадающем складками плаще. Это был Серафим. Он приостановился у ящика с аурелиями и гиацинтами. Ящик чем-то напоминал гроб. Неожиданно на его голову, как бабочки, посыпались листовки.
«Опять эти листки…» — Тирран обернулся к Иосифу.
— Это наши люди… все под контролем… — заговорил Иосиф, глотая окончания фраз. — А человек в плаще, на которого вы обратили внимание у нас на поводке… он поэт… ровным счетом ноль, но мнит себя Избавителем… — Чувствуя, что созданное им действующее лицо вызывает любопытство Тиррана, Иосиф продолжил портрет, слегка изменив тон. — Иногда он бывает у Графини… похоже, что их связывает не только поэзия… — Иосиф умолк, намекая, что знает больше, чем говорит…
Серафим свернул в Каретный ряд и пошел своей дорогой, обходя снующих в толпе агентов. По субботам Савва выходил в город, чтобы напомнить о своем существовании, и они готовились…
Все еще шел дождь, но небо уже изменило цвет. Тирран тяжело опустился в кресло под кружевным розовым балдахином. Некоторое время он угрюмо наблюдал за Иосифом, который докладывал о ходе следствия по делу о самоубийствах.
— Мы уже знаем, кто их готовит…
«Черт, как душно…» — Тирран раскрыл японский веер. Он уже не слышал Иосифа. Где-то на другом конце света светилось окно… как и в тот день, когда она открыла ему, что беременна… Беглый взгляд, поворот шеи, поцелуй, совсем не похожий на ее обычный поцелуй при расставании, не успокоил его и он лег в постель, чувствуя, что не заснет. Он думал о дочке, еще не названной по имени, как она, смеясь от радости, повиснет у него на шее…
