В леднике было темно, холодно и сыро. Поначалу Уосук пристроился на верхней ступеньке лесенки, но вскоре понял, что сидеть нельзя: окоченеешь. Он стал быстро подниматься и сходить по ступенькам. Шли часы. У юноши отваливались ноги от усталости, но он не прекращал двигаться. Молить о пощаде было свыше его сил. «Лучше сдохну», — со злостью повторял он про себя.
Загремел замок, дверь со скрипом пошла вверх. На пороге с ключом в руке стоял Разбогатеев. За ним высилась охрана — Петр и Степан.
— Так, — процедил сквозь зубы Разбогатеев, — жив, оказывается. Крепкий народ большевики. Я уж думал, ты голоса лишился, раз его не подаешь. Ну что ж, пошли!
Уосук поковылял за купцом. Он плохо соображал. Казалось, окоченело не только тело, ко и мозг.
На столе в гостиной пыхтел самовар, дымилось горячее мясо.
— Садись, грейся. Варвара! Налей ему чаю. У него руки не слушаются.
Варвара, торопясь, отвернула краник, налила в чашку кипятку. Затем, с сочувствием взглянув на юношу, подвинула чашку прямо к его рукам, неподвижно лежавшим на скатерти.
— Ешь, ешь, — холодно потчевал купец. — Умрешь с голоду — кто возместит мои убытки? Ну как, вспомнил, где золото?
Уосук не ответил.
— Черт с тобой, молчи. Но заговорить тебе все-таки придется. В ледник я тебя больше не посажу, но и из дома ты не выйдешь. Буду держать под замком, пока не одумаешься. Ты свои большевистские штучки из головы выкинь! Поиграл — и хватит. Пора делом заниматься. Коммерция при любой власти останется коммерцией. Значит, не надо свое упускать. Можно и в наше смутное время деньги делать. Было бы желание. А под замком для тебя же безопаснее: нынче жизнь большевистских комиссаров дешева. Кормить тебя будет Варвара.
Он подтолкнул пленника к чулану. На двери красовался пудовый замок. Уосук покорно вошел в комнатенку и оглядел ее. Узкая кровать, щербатый стол, оконце в ладонь — настоящая камера-одиночка. Уосук кинулся на постель. Он был настолько изнурен боем, пленом, ледником, Разбогатеевым, что уснул моментально. Очнулся он от толчка. Перед ним стояла Варвара, в открытых дверях — Петр и Степан с ружьями.
— Утро или вечер? — спросил Уосук.
— Вечер. Ужинай.
Варвара смахнула слезу.
— Нам хозяин велел по вечерам тебя на прогулку выводить. Чтоб не прокис! — захохотал Степан.
— Не вздумай в бега. Пристрелим! — с угрозой произнес Петр.
Уосук молча выпил чай и прошел мимо них на крыльцо. Дул пронизывающий ветер. Близилась осень.
Прошел месяц, а Уосук по-прежнему оставался узником своего приемного отца. Все это время его не оставляла мысль о побеге. Внешне он держался совершенно спокойно, и караульные перестали торчать у дверей чулана, пока Варвара не накормит пленника. Не успокаивался лишь купец. Почти каждый день донимал он допросами. Он словно помешался на трех пудах своего золота. Все тяжелее становилось на душе у юноши.
Однажды, когда Варвара принесла обед, Уосук с изменившимся лицом потянул женщину за рукав.
— Сестра, — свистящим шепотом произнес он, — освободи меня!
— Тише! — Варвара оглянулась на дверь. — Как я тебя освобожу?
— Помоги мне, — как в бреду, бормотал Уосук, — помоги. У кого ключ от замка?
— Мне его не доверяют. Ключ всегда у караульных.
— Придумай что-нибудь!
— А если и придумаю… куда пойдешь? Об этом подумал?
— У меня родной отец есть, мать. К ним пойду.
— Там тебя и возьмут.
— В Салбане не останусь. Хлеба возьму… и в Сибирь…
— Эх ты, горе мое! — вздохнула Варвара. — Охота тебе было с тойоном ссориться… Жил бы себе припеваючи.
— Ты этого, Варвара, не поймешь… пока. Я объясню когда-нибудь. Если жив буду.
— Не жить тебе, если с тойоном не помиришься.
Кухарка вышла. Уосук в отчаянии бросился на постель.
Неужели нет никакого выхода? О, если бы мысль имела материальную силу! Тогда бы он мыслью своей разрубил запоры этого ненавистного дома, поднял себя над землей и полетел к товарищам по оружию. Где они, какие опасности ежеминутно грозят им?
Через полчаса Варвара вошла убрать посуду.
— Ты что не ешь? Заболел, может?
— Хуже.
— Что может быть хуже болезни?
— Страшные мысли меня мучат.
— Какие?
— Не могу больше в неволе. Принеси мне веревку…
