И снова в путь… «Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками»
Он прокрался во тьме мимо спящих домов, перешел по шаткому мостику овраг. Здесь город кончался и начиналось песчаное поле. Он бегом пересек открытое место и вошел в сосняк. Только здесь он почувствовал себя в относительной безопасности.
Отсюда начиналась дорога в его родные места — в Салбан, где три года назад он оставил мать и отца. Сейчас он со стыдом подумал о том, что ни разу не написал им ни строчки, оправдываясь тем, что они все равно не умеют читать. Он не знал, здоровы они или болеют, хватает еды или они голодают. Впрочем, что об этом гадать — были нищими, нищими и остались, забитыми, несчастными, без сыновней поддержки. И вот теперь он идет не помогать, а просить о помощи.
Мать поймет и простит, а отец… Отец, пожалуй, перепугается. Он ведь всегда и всего боялся, а тут надо спасать не просто сына — большевика. Да и сын вроде уже не сын — продан… Нелегко понять сложности нового времени человеку, всю жизнь прожившему во тьме. Ничего. Уосук не задержится в Салбане. Он же понимает, что именно здесь будут искать его в первую очередь.
Сначала Уосук шел по дороге, но ноги увязали в песке, и он свернул на поросшую редкой травой обочину. Пройдя несколько верст, он почувствовал, что валится с ног от усталости. Дорога повернула в алас. На противоположной стороне аласа темнел незавершенный зарод[14]. «Стогометальщики, наверно, оставили в шалаше чайник или котелок. Попить бы горячего чаю», — подумал Уосук и двинулся к зароду.
Возле шалаша он нашел еще теплое кострище, над которым поднимался легкий дымок. «Неужели они ночуют здесь?» Шалаш оказался пустым. Уосук раздул костер, подогрел чайник и развернул Варварин узелок. В тряпице он обнаружил хлеб, кусок вареного мяса, осьмушку чая и две коробки спичек.
Подкрепившись, Уосук забрался в шалаш и без сновидений проспал до рассвета.
И снова в путь… Он шел по тракту, хотя понимал, что здесь легко попасться в лапы белых — другой дороги он не знал. Он чутко прислушивался к лесным звукам, опасаясь погони. И вот в середине дня сзади действительно послышался топот копыт. Беглец свернул с дороги и залег в молодом ельнике. Показалась бричка. В ней сидел Разбогатеев. Сзади скакали конные милиционеры. Сколько их было — Уосук сосчитать не успел.
«Дальше идти нельзя. Придется ждать, пока они не вернутся», — решил Уосук. Он нашел сухую ложбинку, натаскал туда березовых и лиственничных ветвей и лег. До Салбана оставалось верст пятнадцать, значит, раньше ночи им не обернуться. Уосук задремал. Кончился день, высыпали звезды — преследователи не возвращались. Наверное, заночевали в наслеге. Прошла ночь, засияло солнце. Уосук не трогался с места.
Разбогатеев проехал назад в полдень. Уосуку показалось, что на этот раз милиционеров стало меньше. Значит, где-то устроена засада? Где же? В отцовской юрте?
Уосук решил выждать. Он смастерил над своим лежбищем навес и, экономно тратя еду, просидел еще трое суток. За все это время по дороге не прошел и не проехал ни один человек.
Погода менялась в день по нескольку раз. То лил дождь, то дул ледяной ветер. Солнце выглядывало все реже. Кончилась еда. «Неужели они до сих пор там? Или я ошибся, и в Салбане никто не остался?»
Еще день-два — и он вообще не сможет двинуться. Нет, надо все-таки идти. Пусть засада. Помогут отец и мать лишь бы только увидеть их подальше от юрты…
Вдали послышалась монотонная якутская песня. Уосук присмотрелся. На дороге показался бык, неторопливо шествующий в сторону Салбана. За ним волочились тяжелые сани, на которых с вожжами в руках восседал крепкий старичок с бронзовым лицом и белой бородкой.
«Только сядет якут на быка — певец», — припомнил Уосук присловье. Он встал, отряхнул пиджак и. чтобы не испугать старика, подождал, пока он проедет. Затем вышел на дорогу и негромко позвал:
— Отец! Эй, отец!
Старик остановил быка и обернулся:
— Э-э, человек! Откуда взялся? Кэпсё![15]
— Ты куда едешь?
— На дальнее озеро. Рыбу ловить.
— До Салбана доедешь?
