— На третий, профессор.
Мы уже считали, что все в ажуре, но чуть позже я допустил крупную ошибку. Когда мы снова появились в холле, нам попался навстречу еще один из членов комитета по встрече:
— Позвольте мне, профессор, познакомить вас с председателем моего личного секретариата, — сказал я, указывая на свою супругу.
К моему удивлению, упомянутый господин ограничился одним лишь беглым целованием руки, после чего отвернулся, заметно разгневанный.
Приемный советник Штайн, видевший эту сценку, поспешил к нам:
— Уж не обратились ли вы к этому господину с титулом профессор?
— Да.
— Б-же мой! Вы же его смертельно оскорбили.
— Но чем?
— Поскольку он и в самом деле профессор…
Очевидно, мы слишком быстро решили, что освоились с австрийскими порядками и даже не подумали о том, что тут где-то еще могли быть люди, которые преподавали в университете и действительно являлись профессорами.
— Но как же я должен был его величать? — робко поинтересовался я.
— По меньшей мере, надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктор-доктор. Это абсолютный минимум.
Я немедленно поспешил к столь тяжело раненому мною с поклоном:
— Высокочтимый господин надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктор-доктор — как ваши дела?
— В порядке, — кивнул упомянутый, и его голос заметно потеплел. — Спасибо, профессор. Вы, очевидно, только недавно сюда прибыли, а?
— Вы совершенно правы, господин надворный советник, профессор университета, приват-доцент доктор-доктор…
Наконец-то я избрал правильный тон. Это было несколько утомительно, однако, не без пользы, и я начал понимать, почему сейчас так много австрийцев чувствуют себя счастливее, чем перед войной. Через два дня я поймал себя на чувстве неприязни к людям, пропускавшим мои титулы доктора или профессора. Каждому свое, если позволите. Моя супруга, самая лучшая из всех жен, также ввела себе в привычку, всякий раз, когда речь шла обо мне, вплетать ненавязчиво "мой муж, старший литературный советник". Я же за это называл ее "доктор музыкологии" (играет же она немного на фортепьяно).
В титулах есть еще нечто такое, что невозможно отрицать. Сидишь, например, в холле отеля, видишь некоего юного профессора в униформе мальчика-лифтера с визиткой в петлице и слышишь, как он зовет:
"Профессора доктора Кишона к телефону, пожалуйста!".
Против такого и возразить нечего.
Можно позволить ему многократно пробежать по всему отелю и порадоваться этим выкрикам. А если есть настроение, можно и самому себя позвать подобными выкриками. Ничего удивительного, что у нас буквально разрывалось сердце, когда настал час нашего расставания со столицей Республики Австрия.
— Профессор, — обратилась ко мне жена, когда мы садились в самолет авиакомпании Эль-Аль, — как здесь было чудесно.
— Просто здорово, госпожа доктор, — сказал я, целуя ее руку. — Целую ручку.
Над Средиземным морем впал я в глубокий левантийский сон. Мне снилась сиятельная фигура кайзера Франца-Иосиф Первого в сверкающей, увешанной орденами униформе.
— Ваше величество, — трепеща, промямлил я. — Имперско-королевско-апостолическое величество… Всемилостивейший господин…
— Оставь эту белиберду, — прервал меня помазанник. — Зови меня просто Франци.
Весьма неблагоразумно посещать венские заведения общественного питания в холодное время года. И даже в прохладное время года. Совершенно точно говорю: в это время требуется пальто. И того, кто пренебрежет этим советом, подстерегает опасность, не говоря уже о многодневном приеме успокоительных таблеток.
Едва ты заходишь в кофейню, ресторан или какое-нибудь кафе, и входная дверь еще не захлопнулась, перед тобой, словно вырастая из пола, возникает фигура австрийской женщины и говорит:
— Гардероб.
Это не то заклинание, не то проклятие. Оно парализует тебя мгновенно. Если таковое у тебя есть, сдирает с тебя старая ведьма пальто и тащит его в темный угол, где ты его снова получишь, только уходя из заведения, и только уплатив выкуп. Насколько велик выкуп, тебе никто не сообщит, однако выдача пальто сопровождается таким диалогом:
