Николай Иванович с надеждой взглянул на Володю Гольцова. Хотя он тоже прошагал всю ночь, и утро, и день, но выглядел не только свежей своих попутчиков, но здоровее всех, кто оставался в приюте.
- А вы, Гольцов?
На щеках Володи заиграли ямочки, на губах - самодовольная улыбка:
- Знаете, это все зависит от того, как себя поставить, - поделился Володя жизненным опытом. - Обухова все навоз выгребала, хотела что-то доказать…
- А ты за лакея в трактире был! - нахмурился Гусинский. - Шестерка.
Ларька наклонился с бочки, осклабясь и ожидая дальнейших разоблачений. Он не любил Володю…
- Значит, и в деревне делать нечего, - зашумели между тем вокруг Николая Ивановича.
Он сказал несколько растерянно:
- Друзья, вы знаете, мы пытались связаться с Питером. Не вышло. Местная власть в помощи нам отказала. Предлагают всех раздать по деревням… Да, в деревне с непривычки очень трудно, но каждый будет сыт, проживет в тепле. А к весне все решится!
Снова Ларька, потом Аркашка и другие ребята страстно призывали прорываться домой любой ценой…
- Может, половина ребят погибнет! - хрипел Аркашка, потрясая кулаками. - Зато другая половина увидит и Москву и Питер! А тут - перемрут все!
- У нас нет выхода, - хмурился с бочки Ларька. - Учителя тоже понимают, что здесь оставаться нельзя. Скажите, Николай Иванович, можно здесь оставаться?
Николай Иванович промолчал.
- Видите? Расходиться по деревням? Но сейчас нас почти восемьсот человек. Мы - сила. А разбредемся по два-три человека, тогда что? «И никто не узнает, где могилка моя…» - Он быстро, сердито усмехнулся. - Помните, как мы пели: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает»? Давайте не сдаваться! Давайте бороться! У нас должен быть один лозунг - даешь домой, и никаких гвоздей! И тогда мы дойдем!
Но все же голоса разделились. Много нашлось ребят и девочек, которые испуганно цеплялись за приют…
Митинг бурлил еще часа два, пока все окончательно не промерзли и не вернулись в комнаты, хоть и нетопленные…
Поели какой-то горячей бурды и снова начали спорить.
Ларька с Аркашкой, Катя, Гусинский и Боб Канатьев рассказывали друг другу, как прожили этот месяц. Похвалиться было нечем…
Неподалеку прохаживались Володя и Тося, делая вид, что они никакого внимания на компанию не обращают, так как полностью заняты своим разговором…
Аркашка требовал немедленно на все плюнуть и сейчас же, с ходу, не откладывая ни на минуту, встать и идти домой, в Питер.
- Да! Просто так встать и идти! - шумел он. - Все надо делать просто!
Сначала по неотложным делам исчезли Гусинский и Боб Канатьев… Аркашка долго вертелся, очень подозрительно косился то на Катю, которая, с блаженным видом вытянув ноги, отдыхала после своего путешествия, то на посмеивающегося, жестикулирующего, чем-то смущенного, но все-таки довольного Ларьку… Два раза Аркашка мужественно предлагал Ларьке пойти перекурить «это дело», но Ларька обидно отказывался… Наконец Аркашке пришло в голову, что он тут лишний. Аркашка немедленно встал и ушел. Решительно и бесповоротно, как все, что он делал. С полпути он вернулся, молча и крепко пожал руку Кате, потом Ларьке и удалился с таким видом, будто двигался прямиком на эшафот… Еще раньше ушли Володя и Тося.
Словно продолжая разговор, Катя сказала:
- Я мечтала убежать из дома. А теперь - мечтаю домой! Смешно, правда?
- Вы хотели убежать? - не поверил Ларька.
- Мама у меня удивительная, - жалобно сказала Катя. - Папа тоже очень хороший. Но, знаете, с горя он иногда выпивал…
- С какого это горя? - слегка осклабился Ларька.
- Вы не правы, - строго глядя на его насмешливую физиономию, сказала Катя. - Горе есть у всех. С папой это началось, когда мы остались совсем без ничего. Понимаете, они с мамой испугались революции. Да, испугались, ну и что? До революции мы жили в казенной квартире, отец служил на железной дороге. Они все бросили, убежали в Тихвин - есть такой городок - к маминой тетке. Там было очень плохо. Пришлось возвращаться. Нашу квартиру уже заняли, все вещи пропали. И мы оказались вдруг совсем нищие… Почему-то они никуда не могли устроиться на работу. Знаете, раньше у нас всегда была прислуга… - Катя несколько смущенно, словно извиняясь, взглянула на Ларьку, который явно не хотел верить в горе и переживания таких, которые занимали целые квартиры, держали прислугу, жили барами. - Готовить, стирать, убирать - ничего этого мама не знала, - тем же виноватым тоном продолжала Катя. - Прежде еда, одежда появлялись сами собой. Никому просто в голову не приходило, что может не быть еды. Или чулок… - она пальцем провела по своему штопаному и перештопанному чулку. - И когда всего этого не стало, мама, по-моему, просто ждала, когда опять все появится. Ну, она привыкла к духовной жизни, понимаете, книгам, музыке, всяким удивительным мыслям, и была уверена, что только это и есть жизнь, а варить кашу или мыть полы…
