— Чем же еще он похож? — взъярился Берендей.
— Всем, по уму в матушку.
— Он что, ворожить умеет? — закричал Берендей.
— Не думаю, — шут пожал плечами.
— А ты думай, когда болтаешь языком. Пшел вон, дурак!
— Благодарствую, батюшка, — Митрофанушка, звякая колокольцами, медленно пошел к двери.
— Сколько дурака не учи, а все одно — свое на уме, — проворчал за спиной Берендей.
Митрофанушка съехал вниз, по широким деревянным перилам лестницы, прошмыгнул, через посольские приемные палаты, стены которой были завешены трофейными флажками и знаменами, длинным полутемным коридором дошел до кухни. Замер, принюхиваясь, около дверей, из-за которых тянуло наваристыми щами и мясной поджаркой.
Опять оленинку жарят, соловьи-разбойники. На стол челяди, как всегда, телятину подадут.
Митрофанушка сглотнул слюну и осторожно приоткрыл дверь кухни, наблюдая за сноровистыми и суетливыми движениями трех поварят-поросят, за которыми недремлющим оком присматривал старший повар. Как и положено старшему повару, это был огромный и пузатый мужчина, в белом фартуке и колпаке. Рукава белой сорочки закатаны, на правой кисти синеет якорь. Повар Лукьяныч, лет десять плавал коком у варягов на трассах: Норвегия — Ньюфауленд-Лабрадор. Большие норвежские и датские судна перевозили мигрантов. Лукьяныч вполне серьёзно утверждал, что даже видел не только морских драконов, но и Корабль-Призрак.
— Прошел мимо нас, в борту вот такие щели, — он широко разводил руками, — а в них мертвые с косами стоят. Через несколько дней попали в шторм и судно на камни выкинуло. А еще был на нашей трассе «Ты Талик». Огромное судно, типа Ноева ковчега, на айсберг у берегов Гренландии наскочило. — Много морских баек знал Лукьяныч.
— Гой еси, Лукьяныч!
— Салют. Обед через два часа, попрошу возле кухни не околачиваться.
Митрофанушка повел носом, наблюдая за паром, поднимающимся из котлов.
— Так царь-батюшка наказал, чтоб я пробу снял.
— Наказал? Тебе?
— Мне.
— Странно, — Лукьяныч злорадно ухмыльнулся, — до тебя Дубылом с таким же наказом заходил.
— Лукьяныч, ты ведь знаешь не только мои зубы, но и язык. Я лицо доверенное, что это у тебя на сковородке шкворчит?
— На этой, зайчатина, на другой оленина, — откликнулся один из поварят и тут же пострадал, получив от кока подзатыльник.
— Работай, иваси тебя дери, а не разговаривай. Еда во время готовки — тайна военная.
— А в котлах?
— Щи, рябчики, и… — второй поваренок получил по лбу медным черпаком.
— Ты у кого в подмастерьях, у меня или у шута? — Лукьяныч зацепил ножом кусок зайчатины и направился к Митрофанушке.
— Снимай пробу, ненасытный, так ведь не отвяжешься, сколько дармоедов развелось.
Митрофанушка «снял пробу» — не жуя проглотив кусок мяса.
— Хорошо да мало.
— Хорошего понемножку, — отозвался Лукьяныч, демонстративно суя нож за пояс. — В котлах не забывайте помешивать, пескари, — рявкнул он на поварят. — Я тебя мяса, ты мне сказочку, — он улыбнулся, глядя на шута.
— У тебя ничего задаром не выпросишь, — Митрофанушка состроил скорбную гримасу, замечая, как насторожились, незаметно приближаясь, поварята. — «Одному мужику есть захотелось, и купил он калач и съел его, а есть еще хочется. Купил еще один и съел — есть все равно хочется. Съел еще один, не помогает. Купил тогда баранок, съел одну и сыт стал. Удивился мужик и говорит: «Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей, мне бы одной баранки хватило».
Поварята захохотали.
— И что, это вся сказка? — спросил Лукьяныч.
— Такая же, как и проба, которую дал. — Митрофанушка покинул кухню. Прошел мимо дежурки, где подремывал престарелый дружинник, вышел в длинный коридор с множеством дверей, прошел в тупик, к самой последней. Улыбнулся и постучавшись вошел в комнату. Самым последним помещением, как самым ненужным, была библиотека.
За большим столом, стоящим перед окном, которое смотрело на глухой овраг, заросший малиной, бузиной и пыреем, служащий чем-то вроде оборонительного рва, сидел спиной к шуту, подперев голову руками, младший сын царя: для кого Иван-царевич, для кого Иван-дурак.
Косой, дымящийся луч солнца, наполненный вспыхивающими в нем пылинками, золотил русую голову, играл на золотых корешках пятитомной башни.
