— С травкой как-то не пришлось, руки не дошли. Даже обычные сигареты никогда не курила, я астматик. Алкоголь не очень люблю… Ну немного вина, возможно, иногда хорошего пива. Что касается идеи пробовать только лучшее… Для писателя это необязательно. Необязательно лучшее, и даже пробовать необязательно. У писателя должен быть в наличии мощный орган чувств: воображение. И тогда неважно, пробовала ли я наркотики. Если мне где-то надо будет изобразить наркомана в ломке, сделаю это «в служебном порядке». Воображение плюс детальная осведомленность, что сегодня тоже не является проблемой.
— Влюбляться в чужую книгу вам приходилось? Вот так, чтобы «Ну почему не я?».
— О, ну это — любимое дело! В молодости так прямо давила регулярная тоска, сейчас чуток отпустило, научилась понимать механизмы природы индивидуальности творчества и каждого отдельного текста. Хотя бывает… Я же, как любой «человек книги», порабощена письменностью вообще, погружена в это месиво, в стихию — неважно, кто создатель того или другого озера-океана. Влюбленность… сейчас для меня это уже слишком сильное слово. Скорее, восхищение тем или другим отрывком, фразой, деталью… Восхищение мастерством. Когда сама пишу, стараюсь чужую прозу не читать, лишь то, что относится к предмету моей работы либо совпадает с ней по тональности. Набоков очень помогает, Бунин, Чехов. Предварю следующий, вытекающий из этого вопрос: кем из современных писателей в последнее время восхищалась, в какую книгу влюблялась. На эти вопросы не отвечаю. У меня куча приятелей-коллег-писателей. Земля не перестает рожать таланты, но назвать кого-то, выделить что-то и не отметить другое… Всегда этого избегаю.
— Не хотите говорить о чужих книгах, расскажите о своем новом романе «Русская канарейка». Почему такое название?
— Я из тех писателей, которым читатели несут на встречи всевозможные подарки, начиная с мягких игрушек, фарфоровых фигурок и заканчивая вязаными шарфиками с носками. Когда презентовала «Синдром Петрушки», дарили ангелов. Боже мой, огромное количество ангелов! Они приходили ко мне с разных сторон, почти в каждой аудитории. Хотя, конечно, чаще всего приносят рукописи, собственные романы, сборники стихов под названием «И встает любовь». Потом полночи читаю в гостинице эти тексты, что-то оставляю в номере, часть увожу с собой, выписываю телефоны и электронные адреса для связи… И вот однажды в книжном магазине, кажется, это был московский «Библио-Глобус», ко мне подошел высокого роста человек, поставил на стол фарфоровую птичку и положил зеленую брошюру. В отеле я ее посмотрела. Она называлась «Русская канарейка вчера, сегодня и завтра». Начала читать и попала в удивительный мир, где канареек выводят, кормят, учат петь, всерьез обсуждают, нужно ли добавлять им в пищу красный перец или же ограничиться льняным семенем. Ну и так далее. Поняла, что, как и в случае с «Синдромом Петрушки», имею дело с сумасшедшими, прекрасными людьми, бескорыстными фанатиками, одержимыми любовью в данном случае к певчим птахам. И тут со мной что-то случилось, в башке прокрутились какие-то винтики, грянул гром, и я вдруг увидела: это же готовое название для романа — «Русская канарейка»! А далее произошли разные удивительные события из разряда связи с астралом. Я возвращаюсь из России в Израиль, начинаю подспудно думать о новой книге, хотя морально и физически еще истощена вышедшей недавно трилогией. Вспоминаю о приятельнице из Алма-Аты, которую никогда не видела. У меня целый косяк заочных знакомых и даже друзей! Мы можем переписываться, перезваниваться годами, но ни разу не встретиться. Вот так сложилось. С Настей из Казахстана нас сблизила тема кукол. Она ими профессионально занимается, а я в тот момент изучала ради книги. Казалось бы, тема исчерпана, страница перевернута, но я не забыла рассказ пятилетней давности о старом дяде Насти, который не захотел жить, ушел из дома и умер, заморив себя голодом. Я помнила: там был абзац о канарейках. Написала в Алма-Ату, и Настя ответила подробным письмом с рассказом, как в детстве она просыпалась от птичьего пения. И все, роман тоже начал петь, двигаться, развиваться. Он еще напоминал бесформенную плазму, эмбрион на этапе, когда не понять, мальчик родится или девочка, но это уже был живой, растущий организм. Тут главное — не навредить. Я стала искать высокого мужчину с бородкой, подарившего мне брошюру и фигурку птички. И нашла! Им оказался президент Фонда поддержки русской канарейки Роман Скибневский. Началась переписка. А потом я вдруг подумала: а что если Русская Канарейка — это кличка, конспиративное имя? И сюжет делает неожиданный поворот. Роман растет, как сталактит или сталагмит, сам себя строит. Как писать эту книгу, я поняла, побывав в прошлом году в Австрии. Новый роман — поход на систему озер, ожерелье повестей. Каждая глава вроде бы автономна, но они соединены воедино невидимой подземной рекой. События происходят в Одессе начала прошлого века и в Алма-Ате, сперва развиваются параллельно, а потом нити переплетаются, завязываются в тугие узлы. Мне захотелось проследить линию судьбы человека без прошлого, без личной истории. Это мальчик из кантонистов. Вы ведь знаете, да? Так называли еврейских детей-рекрутов, которым император Николай I ввел воинскую повинность. Дедушка моего мужа был кантонистом. Правда, добрый полковой священник не крестил его в православие, сказал: «Ты — карафел». Отсюда и фамилия — Карафелов. А моего героя крестили, и стал он николаевским солдатом Никитой Михайловым, хотя помнил, что раньше его звали Эттингер. Ну а дальше — революция, война, Палестина, Алма-Ата… Телега романа валко перемещается от одного условного озера к другому, обрастая десятками новых действующих лиц.
