Однако позднее елизаветинская политика со всех точек зрения наносила только ущерб. Ведь цели Генриха Наваррского и его партнеров разошлись, и, когда в июле 1593 г. он обратился в католичество, чтобы спокойно взойти на престол как Генрих IV, он погубил надежды европейской протестантской коалиции. Елизавета, однако, продолжала его поддерживать, поскольку объединенная Франция воссоздавала баланс сил в Европе, а его долги гарантировали продолжение англо-французского сотрудничества в кратковременной перспективе. Кроме того, королева поссорилась с голландцами из-за их растущей задолженности, стоимости содержания английских гарнизонов и вспомогательных сил. В-третьих, стоимость войны оказалась беспрецедентной в английской истории: даже с парламентскими субсидиями ее можно было оплатить лишь при помощи займов и продажи земель Короны. Наконец, война, по сути, распространилась на Ирландию. Реформация в Ирландии не имела успеха; предпринимались и попытки испанского вторжения, столь же опасные, как Армада. Все это в сочетании с серьезным внутренним восстанием вынудило Тайный совет задуматься о полном завоевании Ирландии, что логически вытекало из принятия Генрихом VIII королевского титула. Елизавета сомневалась – настолько, насколько могла себе позволить. В конце концов в 1599 г. туда был отправлен с большой армией ее фаворит (блистательный, но взбалмошный) граф Эссекский. Однако провал графа превзошел даже неудачу Лестера в Нидерландах. Граф дезертировал со своего поста, пытаясь спасти карьеру благодаря личному обаянию, и был казнен в феврале 1601 г. за то, что возглавил свою партию в отчаянном восстании на улицах Лондона. В Ирландии его сменил лорд Маунтджой, заставивший гэльских вождей подчиниться и в 1601 г. изгнавший вторгшиеся испанские войска. Завоевание Ирландии было завершено к 1603 г. Однако его результаты оказались внутренне противоречивыми: была подтверждена английская гегемония, но сам факт завоевания враждебно настроил местное население и уничтожил надежды на успех ирландской Реформации, а тем самым на достижение культурного единства с Англией.
Впрочем, подобные противоречия были свойственны не только истории Ирландии. В елизаветинском правительстве и обществе неизбывно присутствовала внутренняя напряженность. Хотя английская Дебора и создала Англиканскую церковь, справилась с восстанием, разгромила Армаду и умиротворила Ирландию, но восстановленная и сохраненная таким образом система тюдоровской стабильности оказалась, тем не менее, в состоянии структурного кризиса. Проблемы, бывшие поначалу незначительными, становились все серьезнее по ходу правления, но осторожность и пассивность королевы не давали ей исправить ситуацию вовремя. Создается впечатление, будто одно то усилие, которое потребовалось для создания церковного Уложения (Settlement) 1559 г., исчерпало творческие силы Елизаветы или будто та степень протестантизма, какую она была вынуждена принять, отвратила ее от допущения дальнейших изменений во всех сферах. А возможно, она была просто дочерью своего отца? В любом случае постоянство королевы, которым так восхищались во времена ее юности, с возрастом превратилось в нерешительность, инерцию и даже отчасти в пренебрежение своими обязанностями.
Самой очевидной сферой, где проявился упадок, была сфера управления. Пришли ли елизаветинские институты в упадок во время войны с Испанией? Критика фокусируется на недостатках налогообложения, местного управления и набора в военное ополчение; на «сползании в хаос» в провинциях, вызванном отчужденностью нетитулованных «деревенских» джентльменов от Двора; на росте коррупции в центральных органах управления; на злоупотреблении королевской прерогативой при даровании прибыльных «монополий» или лицензий придворным и их протеже, которые ради выгоды могли приводить в действие ряд статутов; на утверждении, что выгоды от Законов о бедных были незначительными по сравнению с ростом населения и масштабом экономических бедствий 90-х годов.
Действительно, Елизавета и Берли позволили системе налогообложения прийти в упадок. Дело было не только в том, что величина парламентской субсидии не возрастала в соответствии с темпом инфляции, несмотря на высокий уровень правительственных расходов, но и в том, что получаемых наличных средств стало меньше из-за неизменных налоговых описей и распространенного уклонения от их уплаты. Налоговые ставки стали стандартными, а основой их исчисления была декларация налогоплательщика о своем имуществе, даваемая не под присягой. И если Вулси в правление Генриха VIII пытался облагать налогом наемных работников, то Елизавета в целом оставила эти усилия. Хотя в начале ее правления размер субсидий составлял 140 тыс. фунтов, к концу правления он упал до 80 тыс. фунтов. В Суссексе средняя налоговая ставка семидесяти влиятельных фамилий упала с 61 фунта в 40-х годах XVI в. до 14 фунтов в 20-х годах XVII в., а часть потенциальных налогоплательщиков вообще избегала уплаты. В Суффолке в список налогоплательщиков в 1523 г. было включено 17 тыс. человек, в 1566 г. – только 7700. Правда, Тайный совет приказал членам комиссий по субсидиям удостовериться в том, чтобы оценка проводилась беспристрастно и «в соответствии с намерениями Парламента», а «не с такими ничтожными результатами, как было в обычае до того». Но сам Берли избегал уплаты налогов, несмотря на то что с 1572 г. занимал пост лорда-казначея. Он лицемерно жаловался в Парламенте на неуплату налогов, однако заявлял, что его собственный доход постоянно составляет 133 фунта 6 шиллингов 8 пенсов, – тогда как его реальный доход достигал приблизительно 4 тыс. фунтов в год. Как признавал лорд Норт, немногие налогоплательщики указывали более одной шестой или одной десятой своего реального богатства, «а многие – в 20, некоторые даже в 30 и более раз меньше, чем они на самом деле были должны, и члены комиссий ничего не могли поделать с этим без присяги». Рассуждая в 1601 г. в Парламенте об исключении из списков мелких налогоплательщиков, Рэли предположил, что если в платежных книгах богатство человека оценивается в 3 фунта в год, то это близко к реальному доходу, а «наши поместья, дающие 30 или 40 фунтов в год по книгам королевы, едва ли сотая часть нашего состояния».
