4. И, однако, достаточно долго имели место движения сопротивления, и это даже после столетий сосуществования центра и периферии. Действительно, мятежи гораздо чаще встречались в периферийных зонах, нежели среди «центральных» провинций, очень долгое время бывших французскими или, скажем так, офранцуженными, таких как Иль-де-Франс, Пикардия или Шампань… возможно, потому, что центральное государство было менее сильным в областях, расположенных «по краям». Эти движения сопротивления, проходившие в форме недовольства, не всегда бывали связаны с желанием независимости или автономии. Они скорее принимали классическую форму отказа от уплаты налогов, особенно когда речь шла о подати на соль, очень не любимой в народе; в частности, так было в Бордо в 1548 году, в Бретани около 1675 года, в Стране басков и Руссильоне в XVII веке и т. д. В некоторых случаях мятежи заходили так далеко, что могли определять региональный партикуляризм, я имею ввиду, например, мятеж Монморанси в Лангедоке в течение 1632 года; однако Монморанси, восставший против центральной власти, происходил из знатного северного рода. Я упомяну еще мелкие восстания басков в интересах местной ассамблеи Билцар во времена Людовика XIV.
5. Какими бы ни были эти вторичные явления, мы должны, тем не менее, констатировать, что присоединение в общих чертах выполнило свою «миссию». То же самое замечание будет к тому же верно, без всякого сомнения, по отношению к другим крупным европейским странам, начиная с России и заканчивая Испанией, то есть для Германии, Италии и даже Англии, принимая все же во внимание специфику ирландского вопроса. Однако в этой группе европейских стран достижения Франции являются одними из самых примечательных, парадигматических, как с точки зрения экономии средств, так изысканности методов и длительности результатов. Целая серия исторических обстоятельств привела к тому, что в итоге оказалось успехом. С XIII века, когда был присоединен Лангедок, и до XVIII века, когда началась интеграция Лотарингии и Корсики, преданность королю представляла наиболее общий способ связи. Эта верность, эта связь обеспечивала на основе преданности, наполовину феодальной, отношения между центром и периферией. Помимо этого, такой способ унификации оставлял существовать в отдаленных провинциях некоторое количество структур, в частности, в форме местных языков и региональных собраний трех сословий, на чем сильно настаивал американский историк Рассел Мэйджор. Старый образ монарха как сеньора-заступника сохранял всю свою силу, даже для тех частей населения, которые были в географическом отношении удалены от Парижа (удалены также от долины Луары), где находились основные очаги централизма. Затем, когда эта династическая преданность начала ослабевать, Французская революция переняла эстафету и дала новую силу интегрирующему централизму с помощью уловки, в частности, гражданства и «добровольного присоединения». Рассмотрите в связи с этим праздник Федерации на Марсовом поле в 1790 году, которым хотели выразить это чувство коллективного согласия.
Поскольку в связи с Французской революцией возник вопрос, я хочу порассуждать о ней «пространно», как предложил Франсуа Фюре, и оценить ее как огромный переворот, который происходил между 1789 и 1880 годами, вплоть до того времени, когда III Республика освятила, наконец, окончательно революционные преобразования, происходившие в недрах нашей нации, вплоть до того времени, когда мы достигли, на определенном этапе нашей истории, необратимых изменений, кажется! XIX век был эпохой, когда периферийные регионы были очень широко подчинены, или, по крайней мере, сплавлены с центром через посредничество префектов с ответным участием в принятии демократических решений; это участие и принятие решений понемногу, скажем так, установились после 1877 или 1880 года. Мужчины и гораздо позднее женщины на периферии получили гражданские права, право голоса, право получать начальное образование, а затем высшее. Светское, бесплатное, обязательное образование стало одним из предметов гордости Республики. Утвердились процессы обмена; у национальных меньшинств частично отобрали их язык или их диалект «в обмен» на гражданство, на принадлежность к французской общности, со всеми вытекающими отсюда благотворными последствиями, которые, как кажется, бесспорны: среди «плюсов» упомянем, опять же повторяясь, участие во власти благодаря праву на голосование и свободе голосования; доступ к просветительской силе образования и к карьере, обеспечивающей продвижение по социальной лестнице; эта карьера, в свою очередь, была обусловлена благодеяниями, которые несло с собой начальное и даже среднее или высшее образование. Компенсировалось ли
