— Вот, вспомни, деточка, твоего слоновьего шептуна. Ты говорила, что его в детстве увели слоны, он несколько месяцев жил у них в стаде, ему было там хорошо. Но сколько детей попадали случайно к слонам, и я почти не слышала, чтобы это кончалось благополучно. Значит, у этого человека была в сердце любовь, и он на ее языке говорил со слонами, а они отвечали ему тем же…
Мартина ощутила, что у нее на глазах выступили слезы: ведь то же самое, о чем говорит Грейс, она испытывала к жирафу Джемми, и, уверена, он к ней.
Грейс продолжала.
— А посмотри на себя, девочка. Ведь сколько детей твоего возраста могут увидеть дождливой ночью за окошком своего дома жирафа или кого другого, кому неуютно, холодно, страшно, кому нужна помощь. И, быть может, они испытают сострадание, пожалеют. Но лишь немногие шагнут за порог — туда, где дождь и ветер, и приблизятся к этому живому существу, чтобы помочь. Ты сделала это. Ты была среди этих немногих. Сумела спасти и приручить того, кто не приручается. Честь тебе и хвала за это.
Старая женщина немного разволновалась и налила себе чая, чтобы успокоиться.
— Наши далекие предки, — вновь заговорила она, — предсказали когда-то, и пророчества эти дошли до нас в их рисунках на камне, что именно здесь, на этом кусочке земли, родится на свет белый жираф, что он осиротеет, что слон спасет его от гибели. Они знали, наши предки, что потом этого жирафа будет оберегать человеческий ребенок, и что взамен он получит дар — спасать и беречь других животных.
— Но как они узнали, что это буду я? — дрожащим голосом спросила Мартина.
Тетушка Грейс положила руку ей на плечо.
— Этого они не знали, дитя. Это знаю я.
Мартина не сразу пришла в себя. Ей казалось какое-то время, что она перенеслась в далекие-предалекие годы, когда люди понимали животных, когда они знали все, или почти все, про то, что было и что будет… Но постепенно все вернулось на свои места: она увидела, что сидит на хорошо знакомой кухне, что за окном ворота заповедника, услышала, как поют птицы. И даже подумала с ужасом, что, быть может, уже завтра новые хозяева прогонят всех птиц и начнут прокручивать компакт-диски с записью их пения.
Она положила на смуглую руку тетушки Грейс свою белую руку.
— Спасибо за то, что вы рассказали, сангома. Теперь мне не так боязно думать, что со мной что-то… Что я какая-то не такая. Ведь если это все из-за любви к другим, то, наверное, таких людей много… Разве не так? Только не все еще поняли, что они тоже могут… умеют любить…
— Да, Мартина… Да, так оно и есть… А ты… ты должна становиться еще сильнее… В своей любви.
Мартина улыбнулась.
— А если я опять погляжу на рисунки там, в пещере… Смогу увидеть… понять больше, чем раньше?
— Попробуй, девочка! Отправляйся туда и попробуй.
— И с Беном можно? Он мой лучший друг!
— С хорошим другом все можно.
Чего никак не мог понять Бен — отчего у жирафа Джемми такая равномерная, плавная походка.
— Как будто на ковре-самолете! — восхищался он, когда они мчались галопом по залитой лунным светом саванне мимо настороженных, таящих угрозу львов и резвых прыгунов-газелей.
Мартина впервые скакала верхом на Джемми — не одна и с такой быстротой — ведь недавняя езда с тетушкой Грейс не в счет: тогда Джемми еле переставлял ноги, чтобы старая женщина не упала с него. А сейчас они мчались во весь опор, и Мартина совсем не боялась: знала, когда Бен рядом, ничего плохого с ней не случится. Если уж не разбились на самолете и не погибли в пустыне, то вообще о чем говорить…
Когда подъехали к густому кустарнику и к надломленному бурей дереву, откуда начинался невидимый никому спуск в секретное логовище жирафа, Бен выразил удивление:
— Сколько раз ходил здесь, и один, и с Тендаи, но думать не думал, что там скрытый проход… Сколько все-таки в жизни всякого, о чем и не догадываешься, — с мудростью много пожившего человека добавил он.
— А теперь закрой глаза и держись крепче, — скомандовала Мартина. — Мы начинаем погружение.
С этими словами она сама ухватилась что есть силы за гриву Джемми и сжала ногами его бока, когда жираф нырнул в колючие заросли и потом спрыгнул куда-то вниз.
