Жизнь начала входить в свое русло: появился труд, однако расстройство организмов оказалось настолько большим, что люди, съедая по 750-800-900-1000 грамм (паек) хлеба, продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья и пр.
Наряду с присылкой сюда прекрасных коммунистов, взявшихся за дело как следует, оставались комендантами и стрелками разложившиеся элементы, творившие над трудпоселенцами суд и расправу: избиения, узурпаторство, убийства людей, - бездушные в отношениях к ним; мат и произвол - не редкие явления [...].
Будь люди поворотливее - смертность можно было сократить до минимума, так как она происходила, главным образом, от поноса, однако, несмотря на строжайшие приказы командования, сухари больным не выдавались, тогда как сухарь спас бы сотни людей, потому что отсутствовали всякие медикаменты, ощущалась острая потребность в вяжущих (против поноса) средствах. При этом большой запас галет лежал в палатках и базах, так как не было указаний, могут или нет пользоваться этими галетами больные. Такая история случилась и с сушеной картошкой, и с листовым железом, тогда как наступили осенние холода, а больные лежали в палатках, а затем в бараках без окон и дверей. Можно привести факты прямой провокации: несмотря на то что поселки в тайге, больные лежали на земле, а та часть, которая помещалась на нарах из полок, лежала на мху, в котором немедленно заводились черви. Или: обмундирование висело в складах, а люди голы, босы или "заедались" сплошной вшивостью.
Нужно заметить, что все описанное так примелькалось начсоставу и работникам большинства участков, что трупы, которые лежали на тропинках, в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам, уже не вызывали смущения. Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение - "шакал" [...].
В результате всего из 6100 человек, выбывших из Томска, и плюс к ним 500-600-700 человек (точно установить не удалось), переброшенные на Назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось 2200 человек.
Все это, особенно остров, осталось неизгладимой метой у всех трудпоселенцев; даже у отъявленного рецидива, видевшего виды на своем веку. Остров прозван "островом смерти" или "смерть-остров" (реже - "остров людоедов"). И местное население усвоило это название, а слух о том, что было на острове, пошел вниз и вверх по рекам [...].
На острове сейчас травы в рост человека. Но местные жители ходили туда за ягодами и вернулись, обнаружив в траве трупы и шалаши, в которых лежат скелеты.
Не только все это заставило меня писать вам. Беда еще в том, что среди прибывших на трудовое поселение есть случайные, наши элементы. Главная их масса умерла, потому что была менее приспособлена к тем условиям, которые были на острове и на участках, и, кроме того, на этих товарищей прежде всего упала тяжесть произвола, расправ и мародерства со стороны рецидива как в баржах, так и на острове, и первое время на участках.
Сколько их - трудно сказать, также трудно сказать кто, потому что документы, по их заявлению, отбирались и на местах ареста органами, производившими изоляцию, и главным образом в эшелонах рецидивом на курение, однако некоторые из них привезли с собою документы: партийные билеты и кандидатские карточки, комсомольские билеты, паспорта, справки с заводов, пропуски в заводы и др. [...].
Со слов самих людей, из бесед с ними можно привести такие факты неправильной ссылки людей [...]:
1. Новожилов Вл. из Москвы. Завод "Компрессор". Шофер. Три раза премирован. Жена и ребенок в Москве. Окончив работу, собрался с женой в кино, пока она одевалась, вышел за папиросами и был взят.
2. Гусева, пожилая женщина. Живет в Муроме, муж - старый коммунист, главный кондуктор на ст[анции] Муром, производ[ственный] стаж - 23 года, сын - помощник машиниста там же. Гусева приехала в Москву купить мужу костюм и белого хлеба. Никакие документы не помогли.
3. Зеленин Григорий. Работал учеником слесаря боровской ткацкой фабрики "Красный Октябрь", ехал с путевкой на лечение в Москву. Путевка не помогла был взят.
