Но вскоре тон папиных писем меняется. Объяснение причин этой перемены придет много-много позже.
Дорогая Вера, я убедился, что всего не напишешь, что лучше договориться о том, как быть дальше… Описывать тебе здешнюю жизнь не стану. Отмечу только то, что нужно будет тебе для ориентации и принятия решения… Домики здесь маленькие, полы сырые, освещение коптилками (каганцами), трамваев нет, есть только ишаки (ослы) и верблюды. Город порядочный, все пешком надо ходить по базарам. Нам дают умеренный натуральный паек по тыловой норме (уменьшенный). Из постели и пр. вещей здесь ничего нет. Из Ленинграда вывез свое зеленое одеяло, маленькую Ингину подушечку и себя в летнем обмундировании зимой. Здесь получил кое-что. Но это пустяки. Все дают мне хозяева. Плачу за комнату 200 руб. в месяц. Посуды у меня нет. Топлива здесь почти нет. Если готовят дома, то тратят по 20 руб. в день на топливо. Изредка, раза два в год, нам дают по 100 кг угля – и все. Женщины в академии только то и знают, что ходить по базарам и готовить…
Мама читала эти строчки осенью 43-го и, конечно, ясно, как я сейчас, осознавала: папа не хочет, чтобы мы ехали в Самарканд. Какое имеет значение, что нет трамваев и надо ходить пешком? Что освещение каганцами? А папа, написав эти строки, вдруг спохватывается на минуту и пишет: «Русских школ здесь много, так что Инга может учиться. В отношении быта здесь можно все-таки устроиться…» Но, поставив точку, продолжает пугать:
Меня беспокоят климат и инфекции. Я вроде южный человек – и то с трудом выдерживаю здесь. Летом убийственная жара, зимой пронизывающая сырость (дожди), сырость на улице, сырость дома, на работе, сырость днем и ночью. С другой стороны – самые разнообразные инфекции, которых мы не знаем. На здешнем кладбище много академических могил. Жена профессора Воячека, сам профессор Волжанский, преподаватели, слушатели, иждивенцы. Слякоть непролазная с ноября по апрель, а с апреля по октябрь – сухость и пыль.
Задумывается, перечитывает написанное и продолжает:
Этим я не хочу сказать, что вы не должны приехать, нет, я хочу, чтобы вы знали условия быта здесь. Да и климат ничего. Приезжают же с севера люди, только они страшно здесь худеют и долго хворают, никто не знает, от чего. Дело не в этом…
И опять сидит опустив голову… Вдруг спохватывается – да вот же главное!
Дело в том, что мы до сих пор занимались по военной программе, а академия летом перестроилась и начала занятия по мирно-временной программе. Это значит, что в декабре кончается последний курс и там будет перерыв на полтора-два года. Но так как война идет и врачи нужны, то нас не будут держать здесь, а отправят на фронт. Или куда нужно. Вот тогда-то и будет плохо. Потому что если уезжает академия, то последняя не оказывает помощь иждивенцам. Но и это ничего, ибо я вам оставлю аттестат, но дело в том, что оставлять вас в Средней Азии без меня мне совсем не хочется.
И вот, наконец, предложение:
Теперь так: если вам остаться в Рыльске, то я смогу попробовать сам приехать из Самарканда на месяц. Если решите ехать сюда, то напишите, сможете ли сами, какие документы для этого. На кафедре из Ленинграда работают здесь Карпенко, Любовь Иосифовна и Элла. Савицкий со своею семьей здесь. Целуй ребят. Очень хочу их видеть. Пиши скорее решение. Целую всех. Здравко.
И еще об этом же:
13.11. 43. Дорогая Вера, …Жоржик советует мне решить вопрос о вашем пребывании на месте, т. е. в Рыльске. И если меня не будет в Самарканде после января, то вас сюда не брать. Я сам теряюсь и не знаю, что решить. Лучшие наши знакомые советуют мне не везти вас сюда, в город наивысшей инфекции, да еще и по дороге. А с другой стороны – они все уверены, что в апреле будут в Ленинграде.
Папа очень осторожно описывает положение вещей. Действительно – разумнее всего не ехать в Самарканд, дождаться его приезда на месяц, а потом поехать прямо в Ленинград, куда уже будет реэвакуирована академия. Но мама?! Ей даже в голову не может прийти принять такой разумный вариант. После всего пережитого, после освобождения ждать, опять ждать, потом – приезд папы на месяц, и опять ждать? Нет, мама не хочет этого.
