Неудобно скорчившись на узеньком сиденье, Игорь рассеянно ловил обрывки разговора, вскользь отмечая интересное: ...юань, ...таможня, ...футболки.
Он любил Бубу, зная, как меняется тот, как исчезают его мелочность и жадность, как он размахивает руками, стоит разговору коснуться заветного.
Буба был готов часами разъяснять любому свои научные изыскания, пользуясь, как любой уважающий себя профессионал, в основном терминами "хреновина" и "штуковина".
Глядя на него, у Игоря иной раз мелькало сомнение, что, может быть, он и ошибся тогда. Вспоминались двухцветные коридоры с облупившейся штукатуркой, мерцание допотопных мониторов, папироса, дымящаяся в такт поскрипыванию бумаги...
Но, как и всегда, накатило это как-то вскользь, в параллель желтым бусинкам фонарей, цепочкой струящихся мимо машины.
Тем временем автобус все ближе подбирался к Артемову, грязному приграничному поселку, где среди развалюх мазанок гордо высится особняк бывшего начальника таможни с сургучными печатями на дверях. Они несли совершенно символическое значение, поскольку бедолага так и не успел вставить рамы, и теперь через эти зияющие провалы несостоявшихся окон туда забирается летом местная молодежь - предаться пьянству и разврату.
Пол неудачливого особняка завален битым стеклом и окурками, да кое-где мелькнут старенькие китайские трусики, из тех, что оптом отдают по восемь джао.
Но я верю, верю: настанут светлые времена, и новый начальник таможни прикупит унылые останки, он непременно вставит окна и побелит стены, и благодарные китайские бизнесмены привезут чудную шанхайскую мебель черной кожи, и превосходное здание украсит скучный артемовский ландшафт.
"Уж вы мне верьте, в таких делах я форменный пророк", - добавил бы здесь небезызвестный кот, но у него свои, кошачьи, дела, а мои увлекают меня вперед.
*** Затихший автобус уже добрых два часа стоял напротив заплеванного местного вокзала, где расположилась, преграждая путь к поезду, таможня.
Светало. Приподнявшееся солнце хмуро ползло по облупленным стенам, грязным сугробам и прикрытыми ломким льдом лужам.
Хотя до Москвы отсюда было не ближе, чем до Лос-Анджелеса или Мехико, не говоря уже о Токио или Сеуле, титанические лужи на неасфальтированной улочке навевали мысли о исконном нечерноземном проселке. Слегка пофантазировав, легко можно было представить лениво бредущих коров, голосящего неподалеку петуха... - словом, все то, что составляет для горожанина сентиментальную идиллию деревенского утра.
Солнечный луч кольнул Олега в глаза, он, встрепенувшись, проснулся, невольно разбудив Вику, дремавшую на его плече. Пошептавшись секунду, они начали аккуратно пробираться к выходу, будя случайными толчками остальных.
Олег, расправляя занемевшее тело, простер вверх руки, и солнечный свет оплел его лучами восходящего дня, превратив на мгновение в бронзовую статую.
Закурив в звенящей тишине, они, вдыхая горький дым первой утренней сигареты, невольно переговаривались редким приглушенным шепотком.
Постепенно выбрались из автобуса и остальные. Фил и Леша, спрыгнув с подножки, с громким кряхтеньем потянулись и тоже задымили. Становилось оживленно, из беспорядочно приткнувшихся к вокзалу автобусов выпрыгивали покурить и размяться челноки.
Показались из вокзала испуганные китайцы, послышался птичий перелив чужого языка, потянуло едким дымом их сигарет. Куда-то двинулись стайки злобных и горланящих базарных баб с огромными баулами. Несмотря на ранний час, они уже громко ссорились, как всегда, что-то не поделив.
Старшие групп спешили уже к каким-то им одним ведомым чиновным дверям, размахивая списками так называемых туристов.
Вслед им ринулась и наша толстушка, проявив неожиданную при ее комплекции прыть.
Туманное очарование утра было безнадежно разрушено.
*** Таможня прошла совершенно безболезненно. Усталые таможенники, бегло просмотрев декларации и пролистав пачки зеленых, отбирали разрешения на вывоз, лишь изредка лениво любопытствовали, нет ли лишних. Отмена идиотского правила о пятисотдолларовом ограничении, при котором все до единого челноки нарушали закон, сделала таможню по пути туда почти бессмысленной.
