А вот и он, на углу Бродвея и Кирни: бар «Черная кошка», открытый еще в тридцатые. Окон нет, вывески, считай, тоже нет, но он был полон, как мне показалось, когда дверь распахнулась, открыв свисающую голую лампочку, черные или почти черные стены, увешанные постерами, и мужчину, стоящего возле двери с корзинкой значков. Я простояла там час: он с улыбкой выдавал их трансвеститам, и «леди», смеясь, прикалывали их к подбитым бюстам или шляпкам и проходили внутрь. Потом я подошла и прочитала один значок: на нем было написано «Я МУЖЧИНА». Полиция выворачивала этот бар наизнанку не реже раза в неделю. Предлогом было то, что в нем якобы нарушается закон, запрещающий выдавать себя за лицо противоположного пола. Значки носили, чтобы не угодить под арест. Позже я слышала, что мужчины в этом клубе – не только трансвеститы, все мужчины – держались на расстоянии нескольких футов друг от друга, потому что на этот счет тоже был закон.
Внутрь я не пошла. Просто стояла и наблюдала за мужчинами. Вот вышли двое относительно молодых, они смеялись, курили сигареты, подняв воротники от ночного холода. Одеты были в белые рубашки с черными галстуками, как клерки. Любовники, наверное. Меня поражало и ужасало, что люди так свободно, так легко заявляют о своих желаниях, словно им нечего терять, словно это так же просто, как приколоть значок. Мужчины затушили сигареты о подошвы, будто в танце, а затем «частично демонтировали»: разорвали надвое и высыпали табак. Солдатская привычка. Чтобы враг не выследил.
Появился мужчина постарше в ковбойской шляпе и положил руку на плечо того, что был ростом пониже. Они немного поговорили и пошли внутрь, а те двое, за которыми я наблюдала, обменялись улыбками, и все – остался только один, дерзко озирающийся по сторонам. Значит, не любовники. Ничего-то я не могу понять правильно.
Но кое-что я почувствовала. За таинственными движениями этих мужчин, за миром, который они создали под поверхностью обыденной жизни, за тусклыми фонарями и облезлыми гостиницами, неприятными спутниками секса, что за столетие не поменялись, – было чувство, которое я тогда не могла назвать, чувство, будто что-то пробуждается. Это происходило повсюду – в книжном магазине напротив, в кафе, в барах. Словно какая-то часть тела ожила, медленно зашевелилась и стала будить остальное. Надвигалась какая-то перемена, и я была к ней причастна. Так, как мы жили, будет нельзя жить, не получится. Пройдет десять лет, и все здесь станет неузнаваемым. Даже я. Не буду притворяться, что я тогда все ясно увидела. Что, глядя на мужчин возле «Черной кошки», я не боролась с отвращением, гневом или самым непростительным из самообманов: жалостью. Конечно, я пожалела того молодого блондина. Он стоял и ждал чего-то ничуть не более возвышенного, чем то, что предлагала скалившаяся женщина в красивой одежде. Хотя я была готова дать Баззу то, чего хотел он и, предположительно, мой муж, хотя я все больше видела в этом настоящую любовь, я все равно жалела того мужчину на улице, глазевшего на идущего мимо моряка.
Издалека эта сцена выглядит комичной. Когда моряк ушел, молодой человек поймал мой взгляд. Секунду мы разглядывали друг друга, и он улыбнулся чернокожей девушке в старой шляпке. Когда наши взгляды пересеклись над темной улицей, я все поняла. Он пожалел меня не меньше, чем я пожалела его.
Я ехала домой на трамвае, увиденное меня как-то странно согревало, мне хотелось скорее прожить следующую неделю – последнюю неделю прежней жизни. Я была словно вор, скрывающийся от полиции: он пьет холодный кофе, каждый день читает в газетах, что копы в тупике, и ему осталась всего неделя, одна неделя – и он в безопасности, он сможет вернуться туда, где спрятал бриллианты.
Я назначил свидание с жизнью…
– «Маркет и Дюбойс»! – прокричал кондуктор. – Следующая остановка «Тоннель Сансет»!
* * *
Свадьба младшей тетушки состоялась в церкви для чернокожих в Санта-Розе. У дверей стояли кадки с кактусами в цвету, невеста была вся в голубом. Сыночек нес кольцо и, конечно же, с хихиканьем уронил его в самый ответственный момент. Элис тоже захихикала. Нечасто видишь настолько довольную женщину, но жених мог дать ей фору: элегантный, дородный и красивый, он все улыбался и глядел на один из витражей – вознесение Господа нашего Иисуса Христа – так, как мог бы смотреть на того, кто проиграл дружеское пари. Старшая сестра стояла рядом, держала букетик желтых роз, внимательно слушала проповедника и кивала в такт его речи. Он говорил о том, что есть Божье время и наше время. Я видела, что Холланд прослезился, когда его старая тетя целовала жениха. Публика ограничивалась несколькими старушками с веерами, они громко восклицали: «Аминь!» Когда все закончилось и все стали поздравлять новобрачных, мы с Сыночком пошли искать уборную. Когда я запустила его обратно в зал, оставшись одна в коридоре, то заметила женщину средних лет – она пряталась за дверью, заглядывая внутрь. На ней была маленькая желтая шляпка, к платью приколот цветок, а лицо выражало мрачную решимость.
