– Нравится? Если хочешь, ты можешь взять себе такую машину.
Я оглядела приборную доску, руль и покачала головой.
– Нет. Но она очень красивая.
Базз сдвинул шляпу на затылок и завел мотор.
– Нам надо что-то симпатичное и большое, мы же поедем через всю страну.
Впервые за долгое время в «мы», которое он произнес, не было меня.
Я взглянула на сына и тихо сказала Баззу:
– Вы поедете через всю страну? Ты с ним говорил?
– Только о себе. Не обо всем.
– Я даже не знаю…
– Потом, – сказал Базз, кладя руку на голову Сыночка. – Я хочу вам кое-что показать.
Я оглянулась на дом моего супружества. Старый дом Куков внутри нового района. Белый, квадратный, на гладком фасаде единственное пятно – рубиновое стекло над дверью, словно вишенка на мороженом. Конечно, заросший виноградом и красивый красотой прирученного зверя. Дом, где произошли все настоящие события моей жизни.
Машина завелась с глухим урчанием пойманного зверя, а я сидела и гладила полосатую кожу, представляя, как она, новая и блестящая, покроется пылью и скомканными бумажками, кроссвордами и газетами, как на этот самом сиденье мой муж уснет, убаюканный жарой Небраски, пока Базз, начальник, едет по трассе, такой прямой и такой пустой, что можно читать роман в мягкой обложке, закрепив его возле приборной доски. По ту сторону Золотых ворот зелени было больше – природу обманул несвоевременный буйный ливень, и трава росла пышнее обычного. Я слушала вопли Сыночка, рассказывающего с заднего сиденья, как он провел день, веки тяжелели от усталости, и вот уже я сонно гляжу в туман, стелющийся над нами, словно шерсть, и вот глаза закрылись.
Мне почему-то приснился Уильям Платт. Он помогал мне перелезать через стену, и было очень важно через нее перебраться, потому что сзади за нами что-то гналось – даже не враг, конечно, – чудовище, тьма, закрывающая горизонт. Но я увязла в этом сонном веществе, которое приклеивает тебя к месту, и мне грозила опасность, а Уильям все тянул и тянул меня за руку и называл меня ужасным словом… А затем вдруг мы оказались в Плейленде, я на месте оператора аттракциона, а Уильям на самом аттракционе, почему-то в лодке в форме лебедя, а не в вагончике-катафалке, он махал и махал мне, широко улыбаясь, а его лодочка плыла к краю тьмы. А потом, словно в кино, где перепутали катушки, он исчез, а передо мной возник вымокший под дождем Холланд, на устах которого было только одно слово…
Я проснулась одна в одуванчиковом раю. Сердце колотилось, я жалобно всхлипнула. Машина стояла на обочине грунтовой дороги, которая разделяла золотую траву, словно гребешок – волосы, а среди одуванчиков (молодых блондинов и старых седых) я заметила кустики маков, которые, казалось, искрились. Я не сразу поняла, что это не свет, а прыгающие повсюду сверчки. Они сидят на земле, серые, как камень, пока их не потревожат, а потом прыгают высоко, выпуская подкрылья, которые на секунды загорались яркой берлинской лазурью. Зачем им эта цветная вспышка? Как помогает им выживать? Красоте нет объяснения.
В окно я увидела Базза, сидящего на одеяле рядом с завороженным Сыночком. Они оба загородили глаза от солнца ладонями, как землемеры. Мой сын улыбался во весь рот и не замечал, что над его головой выписывает вензеля бабочка.
Моя дверь старомодно хлопнула.
– Согласен, это чудесная идея, – сказал Базз, махнув рукой в сторону океана холмов. – Какой дом ты бы тут построил?
Мой сын минутку подумал.
– Дом на дереве!
Базз засмеялся.
– Ну, тут не так уж много деревьев. Как насчет дома на сваях?
– Хорошо.
– Покажи где.
Но я уже схватила Базза за руку и тащила сквозь густую траву назад к машине, а сверчки так и скакали в стороны. Он явно удивился, словно я оказалась сильнее, чем он рассчитывал, но я не дала ему вставить слово, а яростно зашептала:
– Как ты смеешь?
– Я хотел показать Сыночку…
– Я знаю, что ты делаешь. Я не дура.
– Мальчики тоже любят мечтать.
– Как ты смеешь показывать такое моему сыну? Показывать вот это все? – я простерла руку в открытое небо с облаками, такими же яркими и такими же лохматыми, как трава под ними, и все это шевелилось и шелестело на сильном ветру, пахнущем океаном. Мой шарфик развевался вовсю. – Спрашивать его, какой бы он хотел дом, господи боже! Чтобы он размечтался, а ты потом все это забрал.
