Подписано вензелем П и отправлено у океана. Становись стукачом – мистер Пинкер ни при чем.
* * *
Самым жестоким для меня было не то, что мы отправили Уильяма на войну. Он был обычным мальчиком с обычными потребностями, предрассудками и привычками. Бессердечный человек мог бы сказать, что существует некая поэзия в том, чтобы встать в шеренгу обычных мальчиков и выполнять приказы. Он понятия не имел, зачем кто-то после присяги отказывается выходить из строя и становиться солдатом. Уверена, он считал, что все это для общего блага, и, возможно, был прав. Крушение его жизни, счастья, его маршрута доставки – этой беды он, может быть, не заслуживал. Но мучили меня мысли об Аннабель.
Брак – это сказка, и он, как все такие истории, требует волшебной сделки. Требует отдать то, что ты больше всего ценишь. В данном случае она отдала свое будущее: Аннабель Платт больше не ходила в университет, больше не сидела в пропахших серой аудиториях под скрип мела по доске рядом со ржущими мальчиками, больше не улыбалась, снимая руку профессора со своего бедра. Не видать Аннабель больше ни учебников, ни лаборатории, ни чудесного открытия, мерцающего в колбе Эрленмейера. Все это она обменяла на него.
Ее замужество: я поторопила его, как выгоняют цветок раньше времени. В панике авианалета я спешно выполнила план Базза, хотя от него уже отказалась, и какое-то время не думала о том, что он опасен не только для молодого человека. Посягательства Аннабель на моего мужа я пресекла, но я вовсе не собиралась пресекать ее жизнь. Она сама это сделала, но едва ли ее можно винить. Такие были времена, по таким правилам мы жили. Как мучительно вспоминать ту мою фантазию, когда я смотрела на ее золотую головку в кафетерии и мечтала о ее убийстве. Конечно, это было не более абсурдно, чем когда кто-то так же грезит в автобусе или на пляже о людях, заслуживающих того еще меньше. Я не убийца. Вот бы еще раз отыскать ее в кафетерии, пересечь бы расовую границу мистера Хасси и сесть напротив нее за столик. Я бы все объяснила, и она бы поняла. Но эту границу было никак не перейти. И в конце концов, как затравленный зверь, пытающийся сбить охотников со следа, я смогла освободиться, только переложив свою судьбу на плечи другой женщины.
* * *
В войну мы закрашивали хромированные детали машин, чтобы наши шоссе не сияли на солнце, становясь легкой мишенью для японцев. Мы так привыкли ко всему тусклому, что сверкающий дорогой автомобиль, подъехавший к нашему дому, вызвал шок. Звук клаксона подозвал меня к окну, и я увидела, как он блистает даже на тусклом сансетском солнце, отделанный где только можно ярким хромом, из-за чего казался очень новым. По всему кварталу домохозяйки отдергивали кружевные занавески, чтобы поглазеть, а мальчишки на велосипедах останавливались на обочине и оборачивались, щурясь, пока из этой кроваво-красной машины, громадной и круглой, как брюхо кита, выходил мой собственный Иона.
Я вышла во двор, вытирая руки полотенцем.
– Нравится? – спросил Базз с улыбкой.
– Где ты ее взял? – прошипела я, пытаясь загнать его в дом, но он стоял снаружи и любовался сахарным блеском. Он стал слегка беспечным, может быть, он смаковал эту историю, которая, казалось, быстро шла к концу.
Он погладил выпуклость под боковым окном.
– Агент разрешил мне на ней прокатиться. Покупать или нет? Вообще-то я трачу твои деньги, но я подумал, что мы оставим тебе старый «плимут», если ты не против…
Я увидела соседок в окнах и замахала на Базза:
– Тише, иди в дом.
– Нет, зови Сыночка, – сказал он, открывая дверцу. – Покатаемся.
Несомненно, Сыночку завидовал весь квартал: другие мальчишки видели, как он залезает на переднее сиденье этой прекрасной машины. Он сидел за рулем, как за штурвалом космического корабля, с лицом, расплывшимся от удовольствия, и осторожно трогал, не нажимая, все кнопки одну за другой. Я велела ему подвинуться и села на пассажирское сиденье. Дверь закрылась с окончательным звуком.
– Очень красивая, – сказала я Баззу, который сел за руль. – Никогда не сидела в такой машине.
Он очень осторожно посмотрел на меня, все еще улыбаясь.
