Она закрыла свои глаза руками.
Никите сделалось её жаль.
– Пусть Бог стократ платит, – повторил он ещё раз, – дело скорее не обо мне, а о моей пани, за которую человек жизнь бы отдал, а как будет нужно, каждый из нас её отдаст.
– Зачем же женщинам сюда было ехать? Зачем? – повторила Доршакова.
Никита пожал плечами.
– А вот это называется их собственностью. Наша госпожа очень бережлива, хотелось хоть посмотреть эти развалины. Не скажу, чтобы край был отвратительным, ибо, как у нас, красиво, а местами глаза поражает. Что оттого, когда люди нехорошие и целый день в деревне человека не увидеть.
– За это ещё Богу благодарность, – добавила Доршакова, – хуже такого встретить, у которого жизнь и собственность просить нужно.
Она беспокойно огляделась вокруг.
– Идите с Богом, – сказала она, – и молчите, – она положила пальцы на уста.
Никита вышел. Неподалёку он увидел стоящую на часах Горпинку, которая, дождавшись его, быстро вбежала к пани.
Бедному посланцу не хотелось уже возвращаться в комнату – так ему всё то, что видел и слышал, ходило по голове. Он чувствовал необходимость посоветоваться сам с собой.
Из этого совещания вышло то же, что почти всегда: ему казалось, что так уж бояться было нечего. Не застал он здесь, по правде говоря, то доброе, какое желал и надеялся, но зло также не было чрезмерным. Привыкший к военным экспедициям по ещё более худшим пустошам, к опасности, которая весело и охотно побеждалась, почти был рад, что тут со сложенными руками сидеть было невозможно.
– Доршак плохой – это правда, – говорил он в духе, – а один плохойчеловек может много, имеются для этого хорошие друзья и даже его собственная жена. И предупреждённый человек много значит. Поэтому легко быть начеку и всё-таки я не один здесь буду… проконтролируем его и ничего плохого не дадим сделать…
Так себе прибавляя мужества, Никита пошёл к старому еврею.
– А что, – спросил он, поздоровашись с ним, – подстароста снова на охоту выбрался?
Абрам пожал плечами.
– На охоту! – сказал он. – Но на какого зверя он охотится, этого никто не знает, и куда ездит. Достаточно, что дома его никогда нет. Счастье ещё, ежели на ночь воротится. Где бывает в гостях и каких сюда иногда людей приводит, а как им всем в глаза смотрит… ну!
И еврей замолчал.
Никита сказал себе, что должен за всем пристально следить.
* * *
Благодаря пани мечниковой, в Межейевицах, как мало в каком дворе, было богато и в порядке, даже мило для глаз.
Ибо мало на свете таких женщин, как она, и не напрасно её своей золотой Хандзей пан мечник называл. Она была создана для весёлой работы, как птичка. Никогда её лицо не хмурилось, не вышел из уст ни упрёк, ни жалоба на усталость. Сожалела только, что жизнь её проходила так быстро. Муж редко просиживал в доме, был тут почти гостем, она стояла за него и за себя.
Весь день был расписан, ни одной потерянной минуты. Другие люди во дворе также, видя госпожу такой чинной и охочей до работы, бездельничать не могли. Двигалось там всё как в муравейнике. Двор был многочисленный, но, кроме старого Делиана, резидента, который по причине пожилого возраста будучи свободным, ещё ловил рыбу либо надзирал в саду, каждый имел занятие и никому отдыхать было нельзя.
Мечникова, хотя имела дочку шестнадцати лет, сама выглядела свежо и молодо. Высокого роста, крепко сложенная, кровь с молоком, зубы как жемчуг, уста румяные, глаза, смотрящие смело, просто и говорящие искренно, сразу поражали первый взгляд восхищённых глаз. Но при этом всём была великая и вынуждающая к уважению серьёзность. Что-то рыцарского имела в себе дочка солдата и, несмотря на это, женское обаяние и нежность. Не любила она наряжаться и никогда никто не видел её запущенной с утра. Она находила это и говорила открыто, что женщина обязана стараться выглядеть красивой, но не как попугай. Зачастую также она была одета в чёрное, но свежо и со вкусом. Она не боялась ни коня, ни стрельбы, по той причине, что её покойный отец, не имея сына, ради забавы, приучал её ко всему. Говорили, что она славно стреляла, но, выйдя замуж, уже этим не развлекалась.
