годаря ему передо мной открылись двери, которые иначе остались бы для меня закрытыми.
Бедный «Лики». Во время войны он заведовал под моим наблюдением нашим отделом пропаганды, и заведо вал очень хорошо. Его темперамент был слишком непо стоянен, чтобы придавать какуюлибо ценность его поли тическим суждениям. Русское поражение так его угнетало, что он был близок к самоубийству. Самая незначительная победа бросала его в другую крайность. К концу 1915 года, убедившись в окончательном поражении России, он совер шил чрезвычайно рискованную поездку в Германию по нашему заданию, путешествуя в качестве греческого тор говца табаком и привез оттуда массу ценных сведений и новый оптимизм. Революция окончательно разрушила все его чаяния, и еще до большевистского переворота он бежал в Стокгольм, а оттуда в Англию. Как и многие русские либералы, он сделался ярым реакционером и потратил много энергии на антисемитские статьи для английской прессы. Он был прирожденным журналистом, живущим только сегодняшним днем, но благородство характера и доброта по отношению к друзьям были исключительны, и из всех моих русских друзей я больше всего жалею о нем. Он умер в Лондоне в 1924 году.
К концу первого года моего пребывания в России я вернулся в Англию, чтобы жениться. Оглядываясь назад на это событие, с точки зрения человека средних лет, разочарованного и утратившего иллюзии, я нахожу свое поведение в высшей степени достойным порицания. Я не обладал ни деньгами, ни положением, и мои перспективы не шли дальше унылой и бесплодной карьеры на наихуд ше оплачиваемой в мире службе. Моя жена была австра лийкой по фамилии Турнер. Ее дедушка был в свое время самым богатым человеком в Квинсленде. После смерти отца на них обрушился ряд насчастий, и мать могла давать ей на жизнь не больше стадвухсот фунтов в год. Сама жена моя была хрупкого здоровья и воспитывалась в Англии и Швейцарии. Все ее друзья были богатые или зажиточные люди. Сама она привыкла к роскоши в жи зни. Просить девушку, которая воспитывалась в таком
—«vrooo* ic тому же шел лишь двадцать первый г0л ^лелитьТмиой жизнь в бедности, да еще в придачу* ^^лутхивилизованном городе, как Москва, был* ^гп^ничной дерзостью. Нужно отдать справедливость еТстл^тв: она очень быстро приспособилась к жизни, \ второй были связаны многие лишения. Мои брак бь,л сделай выгоды от которой были только на Моей
СТ°Чтоепредставлял я собой в то время? Молодой чело век 25 лет широкоплечий, горбоносый, с поджарой кооенастой фигурой и смешной походкой. Характер мо лодого человека представлял собой любопытную смесь локкартовской осторожности и аскетизма с макгрегоров ской беспечностью и снисхождением к себе. До сих пор Макгрегоры одерживали верх над Локкартами, и, быть может, его основной ошибкой являлась общая всем кель там тенденция — смешивать беспутство с романтизмом. Такие достоинства, как обладание хорошей памятью, способность к языкам и большая работоспособность, в значительной степени ослаблялись ленивой терпи мостью, которая всегда ищет легчайший выход из за труднения, и роковой склонностью жертвовать будущим во имя дешевых аплодисментов настоящего. Короче, не привлекательный и неоформившийся молодой человек, чье самомнение носило почти болезненный характер. Если бы ктонибудь сказал ему, что через пять лет в к критический момент истории его страны он будет главой щ важной Британской миссии, то бы улыбнулся, склонил ж голову набок и скромно покраснел.
шЗ Таким я был в конце 1912 года. Однако с заключением брака моя жизнь изменилась, и я сделал серьезные усилия вести себя в соответствии с требованиями моего нового положения. Результат оказался самым благоприятным. Моя ночная жизнь была брошена и заменена кругом скучных светских обязанностей. Сношения с британской колонией стали обязательными, и, поскольку нас прини мали, мы в свою очередь стали принимать. Я с новым рвением принялся за работу. Я продолжал занятия рус ским языком; пока моя жена не изучила языка, мне приходилось смотреть за нашей маленькой квартирой, давать распоряжения прислуге и надзирать за хозяйст вом. Я читал вдвое больше, чем когда был холостяком. Мое знание русского языка было терпимым, и, таким образом, передо мной открылось все богатство русской
