39. И снова мы идем к черту
В конце XVIII века, с уходом со сцены Карла III вместе с его просвещенными министрами, вновь пошла прахом надежда на то, что эта страна превратится во что-нибудь приличное. За плечами остались почти три десятилетия прогресса, инициатив в социальной сфере и науке, эффективной централизации по тем же самым лекалам, которыми тогда в Европе пользовались самые передовые нации. Осоловевшую Испанию с ее мессами, четками, быками и пьесками Рамона де ла Круса все еще тянула назад ее собственная лень, ее неспособность извлечь выгоды из своих обширных колоний, по-прежнему тормозила досужая аристократия и католическая церковь, яростно защищавшая свои привилегии. Однако верно и другое: увлекаемая вперед людьми умными, с блестящими способностями, боровшимися со всем упомянутым, Испания постепенно поднимала голову. Никогда еще не была она и столь единой, и столь разнородной одновременно. Как и раньше, у нас имелась абсолютная монархия и всесильные министры, но в первый раз выгодополучателем от этого стала не только лишь королевская династия или три-четыре негодяя с титулом, а весь народ. Каталонцы, которые к тому времени уже имели право торговать с Америкой и быстро шли в гору, были чрезвычайно довольны, типа «да забери ты мои фуэрос, только дай песет». Баски, интегрированные в государственные институты, в управление, в коммерцию и в армию – в описании всех военных достижений той эпохи можно встретить баскские фамилии, – ни при каких обстоятельствах не подвергали сомнению свое испанство. Да и все остальные тоже. Испания медленно, но верно начинала себя уважать, и, хотя как на Полуострове, так и в испанской Америке проблем еще хватало, будущее выглядело многообещающим. И вот тогда, прям-таки по какому-то странному, почти библейскому (или без «почти») проклятию, тяжким грузом лежащему на этой несчастной земле, где мы так любим взвалить на себя все, что под руку попадется, как раз в тот самый момент, когда на смену Карлу III пришел его слабоумный сынок Карл IV, во Франции вспыхивает кровавая революция, которой суждено изменить всю Европу, и у нас все, в который уже раз, летит к черту. Этому четвертому Карлу, такому мягкотелому и апатичному говнюку, каких и свет не видывал, полученная в наследство Испания оказалась не по зубам. А в довершение всех бед его еще и женили на его же кузине, Марии Луизе Пармской, которая мало того что была самой некрасивой в Европе принцессой, так еще и отличалась невероятной легкостью поведения. Это сочетание и само по себе не обещало ничего хорошего, но в качестве приправы к получившемуся блюду из требухи прибавился еще и некий Мануэль Годой. Один придворный гвардеец – высокий, симпатичный и статный наглец (тот же типаж, что у Бертина Осборна), ставший не только фаворитом королевы, но к тому же сумевший понравиться королю, который сделал его универсальным министром – всего на свете. Так что Испания оказалась в руках пагубного треугольника, буквально – что само по себе уже невезуха, черт побери, – в тот самый момент, когда у руля корабля ей был бы надобен капитан со светлой головой и куда лучшей хваткой. Потому как в соседней Франции к тому времени уже развернулась такая революция, что никому мало не казалось: гильотина работала без отдыха, отправляя к праотцам сначала аристократов, а потом уж кого ни попадя. Что тут говорить, даже короля Людовика XVI – еще одного мягкотелого слизняка в стиле Карла IV – вместе с супругой Марией-Антуанеттой выбрили по-сухому. Это вызвало реакцию во всей Европе: сначала – ужаса, а потом – агрессии, и все монархии, в полном согласии друг с другом, объявили Франции-цареубийце войну. И Испания тоже – а куда денешься? И нужно признать, к чести революционных лягушатников, что, громко распевая свою «Марсельезу», то бишь «сыны Отечества, вставайте!», в Пиренеях они всыпали нам по полной, взяв Бильбао, Сан-Себастьян и Фигерас. А испанская реакция – из опасения, как бы революционный вирус не заразил население, – была такой: запереть наглухо границу и передавить всех, кто болтает о просвещении, модернизации и прогрессе. Католическая церковь и самые замшелые круги радостно потирали руки, и Испания, в очередной раз и к своему несчастью, превратилась в яростную защитницу трона и веры. Однако некоторые реформы было уже не остановить, и следует сказать, к чести Годоя, что хотя занимаемый пост оказался для него тоже высоковат, но совсем-то дураком он не был и прикрыл ученых, литераторов и просвещенных умников. Но даже при этом торможение в области свобод и модернизации было повсеместным. Все, кто до той поры защищал политические реформы, оказались под подозрением и, зная особенности национального ландшафта, старались из осторожности спрятать голову под крыло и не высовываться – как бы на вертел не попасть. Кроме того, наши новые союзники-британцы – счастливые, как всегда, что в Европе опять война и дым коромыслом, – которые и до этого целый век нас доставали, воспользовались поднятой суетой, чтобы продолжить надирать нам задницу в Америке, на море и где только могли. И вот тогда, дамы и господа, чтоб окончательно добить ту Испанию, которой она могла бы стать, но не стала, во Франции объявился чувак по имени Наполеон.
