История Испании - страница 21

А теперь, в преддверии самого захватывающего эпизода нашей истории, представьте себе мотивы. Вы, к примеру, земледелец – в Эстремадуре, Стране Басков, Кастилии. Все равно где. Предположим, что зовут вас Пепе и вы своим потом поливаете кусок суровой и неблагодарной земли, за счет чего худо-бедно кормитесь. Впрочем, даже эти крохи забирают у вас разные там министры Монторо и другие нежелательные персонажи соответствующей эпохи, а также аристократы в роли пиявок и церковь со своими латифундиями, десятинами и прочими «дай денежку, не жадись». И вы ровно так же, как ваши отцы и деды, и в аккурат так же, как будущие дети и внуки, очень хорошо знаете, что ни в жизнь, во всю свою треклятую жизнь не выберетесь из этой колеи. И что уготованная вам в этой жалкой Испании судьба такова: склоняться перед сборщиком налогов, лизать сапоги дворянину или лобызать руку священнику, который, кроме всего прочего, еще и нашептывает в исповедальне вашей женушке: «и как только тебе в голову приходит делать своему мужу такие вещи – ты ж будешь навеки проклята за грехи свои!» Твою мать. И вот наш бедный трудяга варится в этом котле, раздумывая, не лучше ли ему собрать разом всю злобу своего угнетенного сословия да прибавить к ней трезвый, суровый и жестокий характер, выкованный за восемь веков поножовщины с маврами, и пойти ограбить дворец аристократа, сжечь церковь и падре в ней, а еще повесить мытаря вместе с его сучьей мамой на дубу, после чего – хоть трава не расти. Вот над чем ломает голову крестьянин, старательно точа серп, чтоб пойти жать отнюдь не только пшеницу, собравшись послать все к такой-то матери. И тут является к нему его двоюродный братец Маноло и говорит: «слушай, брат, тут не так давно набрели на местечко, которое зовется то ли Индией, то ли Америкой, то ли так, как тебе самому взбредет в голову, потому что на самом-то деле его пока толком еще и не назвали. А еще бают, что там полно золота, серебра, новой земли и туземок, у которых к ночи никогда не болит голова. Всего-то – поехать туда и сыграть в орлянку: или сдохнешь, или вернешься миллионером. А так как сдохнуть – это тебе всяко и здесь обеспечено, ты уж сам кумекай. Беги в Германию, Пепе!»[39]. Так что наш парень в ответ и говорит: «ну ладно, идет». И – очертя голову – в Индию. И вот уже сходят на берег несколько сотен Маноло, Пако, Пепе, Игнасио, Хорхе, Сантьяго и Висенте, в голове у которых одно: разбогатеть с мечом в руке или отдать Богу душу, в точности реализуя то, о чем поет в «Дон Кихоте» молодой человек: «На войну ведет меня, / ох, нужда моя, / а были б гроши у меня, / так не пошел бы я». И вот эти великолепные животные, твердые и жестокие под стать их родной земле, лишенные способности проявить к этому миру хоть каплю жалости, потому что самих их этот мир никогда не жалел, высаживаются на незнакомых пляжах, продираются, пылая от лихорадки, сквозь дикую сельву, переходят вброд ре́ки, кишмя кишащие кайманами, шагают под дождем, посуху и в страшную жару с оружием в руках, в доспехах, с образками святых и ладанками на шее, со своими предрассудками, своей свирепостью, своими страхами и ненавистью. Именно они сражаются с индейцами, убивают, насилуют, грабят, порабощают, идут за химерой – мечтой о золоте, которое снится им по ночам. Эти люди находят города, уничтожают цивилизации и платят за все именно ту цену, которую были готовы заплатить с самого начала: они гибнут в болотах и сельвах, их поедают племена людоедов или приносят в жертву на алтарях неведомых им идолов, они бьются в одиночку или гурьбой, выплескивая в боевом кличе свой страх, свое отчаяние и свою храбрость. А во время передышек, чтоб навыка не терять, убивают друг друга: наваррцы против арагонцев, валенсийцы против кастильцев, андалузцы против галисийцев – спасайся, кто может! – волоча за собой, где бы ни оказались, все те же старые обиды, ту же ненависть, то же насилие – в общем, ту самую каинову печать, что впечатана в генетическую память каждого испанца. Так Эрнан Кортес со своими людьми завоевывает Мексику, Писарро – Перу, Нуньес де Бальбоа выходит к Тихому океану, а многие другие гибнут в сельве и тонут в забвении. И совсем немногие – старые, покрытые шрамами – возвращаются в свои деревни богачами; но большая их часть остается там, на дне рек, в залитых кровью храмах, в забытых и заросших могилах. А те, кто не пал от руки своих же товарищей, кончают жизнь на плахе – из-за того, что восстали против вице-короля, из-за того, что поступили по-своему, из-за заносчивости, из-за амбиций. Или же, покорив целые империи, кончают свой путь на паперти, прося милостыню, в то время как на открытые ценой их крови и с риском для их жизни земли тучей паразитов слетаются из Испании королевские чиновники, сборщики налогов, священники, эксплуататоры недр и земель: ястребы кинулись на добычу с твердым намерением прибрать все это добро к рукам. И при всем при этом, не ставя себе такой цели, однако осеменяя туземных женщин и беря их в жены (вместо того чтобы убивать, как поступали англосаксы на севере), крестя детей и признавая их своими, породнившись с отважными и верными индейскими воинами, которые, как тлашкальтеки, не предали их даже в тоскливые ночи резни и поражения, грабя, убивая и порабощая, но также рождая и строя, эта шайка сногсшибательных сукиных детей создает новый мир городов и соборов, что стоят по сей день, и по этому миру растекается великий и могучий язык, называемый у нас кастильским, а в Америке – испанским. Тот самый язык, на котором говорят сегодня пятьсот миллионов человек и о котором мексиканец Октавио Пас, или же Карлос Фуэнтес, или кто-то другой из американцев, сейчас не вспомню, сказал: «Они наше золото забрали, но они нам золото и привезли».