Через три года (1767–1770) № 5 был закончен. В 1771 г., когда Гаррисоны заканчивали окончательную доводку хронометра, они узнали, что капитан Кук готовится отплыть во вторую исследовательскую экспедицию и что комиссия планирует отправить с ним копию Кендалла. Гаррисон умолял отправить вместо этого № 4 и № 5; он говорил, что готов поставить свое право на оставшуюся часть вознаграждения в зависимость от их работы или подвергнуть их «испытанию любого рода с участием людей, которые еще не проявили своей заинтересованности, лишь бы это испытание по характеру своему было решающим». Этот человек теперь больше чем когда-либо стремился раз и навсегда решить свое дело. Но ему было не суждено сделать это. Творцу сказали, что комиссия не считает допустимым вывоз № 4 за пределы королевства и не видит никаких причин отступать от принятого плана испытаний.
Джону Гаррисону в этот момент было семьдесят восемь лет. Его частенько подводили глаза, да и искусные руки мастера были уже не так тверды, как прежде, но сердцем старик был крепок и не собирался сдаваться без борьбы. Среди его влиятельных друзей и почитателей был и его величество король Георг III; после исторического плавания на «Тартаре» он удостоил Гаррисона и его сына своей аудиенции. И теперь Гаррисон обратился к королю за защитой. Выслушав всю историю от начала до конца, «фермер Джордж», как иногда называли короля, потерял терпение. «Боже мой, Гаррисон, я позабочусь о том, чтобы ты получил свое», – проревел он. Он так и сделал. № 5 был испытан в личной обсерватории короля в Кью. Король лично приходил на ежедневные проверки хода часов и с удовольствием наблюдал за работой механизма. За десять недель работы хронометра накопилась ошибка в 4,5 секунды.
28 ноября 1772 г. Гаррисон представил в Комиссию по долготе памятную записку, в которой подробно описал обстоятельства и результаты испытаний в Кью. В ответ комиссия постановила, что ее это ни в малейшей степени не интересует, что они не видят причин менять уже предложенный порядок испытаний и что никакие другие испытания не будут иметь никакого значения. В отчаянии Гаррисон решил выложить свою последнюю карту – королевскую. Опираясь на личный интерес короля к происходящему, он представил в палату общин весьма весомую петицию. Она была объявлена следующим образом: «Лорд Норт, по приказу его величества, сообщил палате о том, что его величество, будучи проинформирован о содержании сказанной петиции, рекомендовал ее к рассмотрению в палате». На слушании с целью оказать петиции полную поддержку присутствовал Фокс, да и сам король готов был при необходимости появиться в палате в качестве свидетеля под каким-нибудь скромным титулом и дать показания в пользу Гаррисона. Одновременно с этим Гаррисон распространил брошюру «Дело мистера Джона Гаррисона», в которой изложил свои притязания на вторую половину вознаграждения.
Комиссия по долготе почувствовала себя неуютно. В обществе стремительно росло негодование, а спикер палаты общин сообщил уважаемым членам комиссии, что рассмотрение петиции будет отложено до тех пор, пока не будут изучены все действия комиссии в отношении мистера Гаррисона. Семеро клерков адмиралтейства принялись усердно копировать все резолюции комиссии, имеющие отношение к Гаррисону. Пока они трудились день и ночь, стремясь побыстрее закончить эту работу, комиссия предприняла последнее отчаянное усилие. Они вызвали Уильяма Гаррисона, однако было уже поздно. Они устроили младшему Гаррисону настоящий допрос и попытались заставить его согласиться на новые испытания и новые условия. Гаррисон стоял на своем, отказываясь от всего, что комиссия могла ему предложить. Тем временем парламент в рекордный срок составил закон об этих деньгах; стоило королю кивнуть, и билль прошел. Гаррисоны выиграли свою битву.
Глава IX
Топографическая съемка страны
В XVII в., при главенстве голландской и фламандской картографии, во Франции были и свои издатели карт, в том числе и успешные. Подобно Хондиусу, Янссону и Блау, картографы Франции не предлагали своим клиентам почти ничего нового. Они следовали традиции Птолемея и во всем полагались на древние путевые записки и слухи, перерабатывали старые материалы и еще более старые печатные формы. Даже лучшим образцам французских карт не хватало блеска; им далеко было до изящной гравировки и элегантной разрисовки голландских и фламандских мастеров. По сравнению с их творениями французские карты казались тусклыми и неинтересными. В результате французская публика откровенно предпочитала карты и атласы, изданные в Амстердаме и Антверпене, а французские аналоги громадных десяти-двенадцатитомных атласов не находили сбыта.
