И тут я увидел себя со стороны: до того дошел, что ору на тринадцатилетнего
мальчишку! Меня сразу покинул гнев, сменившийся жгучим стыдом. Я отпустил
Бреда и сделал шаг в сторону, дрожа от пережитой ярости.
— Прости, — сказал я, но он уже бросился прочь, в темноту, и, видимо, не
услышал моего извинения.
— Вернется, — сказала Келли. — Ничего с ним не случится.
Мне не требовались ничьи успокоения, и я отошел от нее. Но она догнала меня,
прижалась сзади, обвила руками. Нежности мне тоже не требовались, и я
отбросил ее руки.
— Что происходит? — спросила она.
— Ты о чем, черт возьми?
— О нас с тобой. Я понимаю, что при Бреде ты не можешь заниматься любовью,
но дело не только в этом.
— Возможно, — ответил я. — Не знаю.
Я шагнул от костра в темноту. Твердая земля захрустела под каблуками.
Темнота вливалась мне в глазницы, все вокруг набухло тоской, навевая самое
черное настроение и уверенность, что судьба окончательно от меня
отвернулась.
— Знаешь, как придется поступить? — с горечью спросил я, не глядя на Келли.
— Скакать и скакать — не два дня, а гораздо дольше. Ничего другого нам не
остается. Скакать до тех пор, пока не превратимся в скелеты, болтающиеся в
седлах.
Видимо, я ждал от нее возражений, слов надежды, но она смолчала.
Оглянувшись, я увидел, что она сидит перед костром, уронив голову на колени
и сжав ее руками.
Я ожидал, что к утру воспряну духом, однако этого не случилось. Погода
соответствовала моему мрачному настроению: ветер грозил перейти в ураган,
швыряясь в нас снегом и не позволяя разглядеть друг друга. Я мотался в
седле, обвязав лицо шарфом и задрав воротник, но у меня все равно заиндевели
брови. В голове роились зловещие мысли — скорее, не мысли даже, а осознание
какого-то нового наполнения души: прежнее улетучилось, сменившись новой
пустотой, прочной и гнетущей, как скальный гранит в сумерках. Я не желал с
этим мириться, пытался доказать самому себе, что минутная горечь или вспышка
гнева не могут привести к такому результату. Но потом мне начало казаться,
что перемена произошла несколькими днями раньше и что вспышка гнева просто
окончательно расшвыряла остатки моей прежней натуры. Я чувствовал себя
совершенно оторванным от Келли и Бредли. Во мне не осталось никаких эмоций,
я был холоден, как воздух, насыщенный снегом. Теперь я видел, насколько всей
моей жизни недоставало связности. Не жизнь, а бессмысленный набор звуков,
череда невыразительных кадров. Поняв это, я как бы обрел новую свободу, что
еще больше меня озадачило. Возможно, то же самое ощущали Плохие Люди, а
возможно, такие чувства — шаг в их направлении. Эта догадка не порадовала и
не испугала меня. В ней не было красочности, вкуса, а снова один лед. Когда
рядом оказывались Келли или Бредли, я видел, что они настроены так же
мрачно; когда наши взгляды встречались, не возникало никакого чувства — ни
ненависти, ни любви, ни даже просто тепла. Я вспоминал свои давешние слова о
скачке без конца, понимая теперь, что они могут оказаться пророческими.
К середине дня ветер утих, снегопад ослабел. То, что я принимал раньше за
горные вершины на горизонте, превратилось в тучи, зато гораздо ближе
появились настоящие обрывы, бурые и скалистые: они образовывали узкое
ущелье, которое нам предстояло миновать. Здесь тоже не было признаков жизни,
кроме редкой гусиной лапчатки, но при всей мертвенности пейзажа мне
почему-то начало казаться, что мы приближаемся к более отрадным местам. Небо
просветлело и приобрело грязно-белый оттенок, но о положении солнца можно
было лишь примерно догадываться по свечению в западной части небосклона. Я
напрягся в ожидании чего-то. Один раз мне почудилось какое-то движение на
вершине горы. Решив, что это тигр, я вынул из чехла винтовку и усилил
бдительность, но угроза вроде бы миновала.
Вечером мы встали на привал в маленькой расщелине на склоне горы. Я
расседлал лошадей, Бредли и Келли развели костер. До темноты оставалось еще
полчаса, разговаривать никому не хотелось, и я решил пройтись по ущелью.
Пространство между известковыми стенами было таким узким, что я мог бы
упереться руками сразу в обе стены, высота ущелья составляла тридцать —
сорок футов. Здесь рос колючий кустарник, под ногами шуршал толстый слой
камешков, как будто они осыпались от подземного толчка. Местами известняк
как бы пузырился и приобретал темную окраску — такой породы мне еще не
доводилось видеть. Разрыв камни, я выудил пару пауков и веточек, а потом,
когда уже собирался поворачивать обратно, увидел полузасыпанный предмет,
привлекший мое внимание своей гладкостью. Я расшвырял камни и поднял
предмет. Это был прямоугольник три дюйма длиной и два шириной, весом всего
пару унций; пыльный верх предмета был темным и выпуклым. Я смахнул пыль и
понял, что моя находка имеет золотистую окраску. Я перевернул предмет.
Внутренняя поверхность была обита тканью.
