Истории Дядюшки Дуба. Книга 2. Сердце - страница 7

Они спускались долго: лестница отсырела и ноги скользили. За спиной у Тау в рюкзаке сидел Микоу. Пока они шагали по каменным ступеням, он то и дело царапался и повизгивал.

Наконец они достигли дна.

— Быстрее! Дедушка Друс болен, — прогремел в сумерках голос Умбертуса.

— Умбертус! — Дети бросились медведю на шею. — А мы-то думали… Мы так боялись…

— Не надо бояться, — улыбнулся медведь. — Если кого-то нет на месте, из этого не следует, что его нет вообще. Скорее всего, это означает, что он отсутствует временно и скоро вернётся. А сейчас… Ого! Чувствую запах дракона!

— Пуф! — чихнул Микоу. Яркий шар оранжевого дыма осветил туннель и белым-траву.

— Микоу, — улыбнулся Умбертус. — Вижу, у вас хорошие новости! Садитесь ко мне на спину.

И медведь помчался галопом по туннелю. Впереди их ожидала скала, за ней темнел лес, над их головами тяжело вздыхала гора. Тонкий серпик растущего месяца едва освещал кроны деревьев. Звёзд становилось всё больше. Стрекотали сверчки, ухали совы, чуть слышно звенела вода в ручьях и родниках. Где-то в ветвях над головами пронзительно и сладко пел соловей. Покачиваясь на медвежьей спине, дети задремали. А Микоу и вовсе крепко уснул.

На рассвете тяжело пыхтящий медведь замедлил бег и остановился. Дети соскочили на землю.

— Ступайте по этой дороге и увидите Сарбатану. Кто знает, может, она вас уже дожидается. Надеюсь, дедушка всё вам объяснил?

— Кое-что он, конечно, объяснил, но мы не уверены, что всё поняли.

— Тогда слушайте внимательно. Не доверяйте тому, что видите. Врать нельзя ни в коем случае. А мне пора, солнце всходит! Прощайте, прощайте, прощайте…

Пока они шли — а шли они довольно долго, — совсем рассвело. Солнце осветило небольшую лужайку, на которой росли четыре ореховых дерева и один раскидистый платан. Под ветками платана, усыпанными золотыми листьями, притаилась старая хижина.

Бревенчатая крыша была выложена соломой и мхом, стыки между брёвнами замазаны глиной (кое-где глина вывалилась, и в щели с четырёх сторон задувал ветер). Сверху ютилась маленькая глиняная труба. Казалось, постучишься в дверь — и хижина развалится. И в то же время она будто бы улыбалась. Изогнутая ветка грецкого ореха над крыльцом была её улыбкой, а два кривоватых окошка — глазами, с любопытством следящими за опушкой леса.

— Эй, Сарбатана! — крикнули Тау и Майя. — Выходи! Мы — Тау и Майя. Понимаешь, наш дедушка…

Дверь приотворилась. С обратной стороны её тоже покрывал мох.

Из хижины выскочила женщина, которую ещё рано было называть старухой. Высокого роста, худая, с крупными сильными руками. На голове красный платок, из-под которого выбивались русые с проседью волосы.

Увидев детей, она захохотала как безумная и повалилась на землю, где принялась кувыркаться, делать сальто, бегать на четвереньках, подобно сороконожке, хрюкать и бормотать что-то на неведомом языке.

— Постой, Сарбатана. — Голоса растерянных Тау и Майи звучали жалобно. — Погоди… Наш дедушка…

Не обращая на них ни малейшего внимания, женщина тем временем продолжала развлекать себя как могла: кидалась на деревья, грызла зубами кору и при этом истошно вопила.

— Дедушка умирает? — Внезапно она дико захохотала. — Ну и пусть себе! Тьфу, тьфу! Глупый вздорный старик!

Она набрала в рот побольше слюны и смачно плюнула.

Дети остолбенели. И не от того, как вела себя чудачка. «Дедушка умирает» — таковы были её слова. Дело в том, что Тау и Майя никогда не задумывались, что дедушка — человек, а люди, какими бы добрыми, любимыми и нужными они ни были, рано или поздно завершают земной путь и уходят. Точно так же чередуются времена года, изменяются цвет листвы и очертания гор. Весь мир постоянно меняется.

— Замолчи, Эуриссия! — донёсся из хижины сухой старческий голос. Дверь была приоткрыта, но внутри почти ничего не удавалось разглядеть.

Сумасшедшая с визгом понеслась в лес.

— Это не Сарбатана! — прошептала Майя. — Медведь Умбертус предупреждал нас не доверять тому, что увидим.

Со стороны хижины вновь донёсся тот же голос:

— У вашего дедушки болезнь засела в груди. Я вижу её даже отсюда. Она у него с детства, с тех пор как в его жизни случилось большое горе.