Дети рождались и в лагере. Несмотря на запрет общения между женщинами и мужчинами, несмотря на наказание, унижение и карцер. Вспоминает Хава Владимировна Волович: "Просто до безумия, до битья головой об стену, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребенка. Я держалась сравнительно долго. Через три года лагеря я родит дочку и назвала ее Элеонорой", Матери разрешено было быть с ребенком год. Она вспоминает: "Ночами я стояла у постельки, отбирала клопов и молилась, чтобы Бог не разлучал меня с дочкой. Когда девочка только начала ходить и говорить "мама", ее у меня забрали". Мать — на лесоповал, ребенок — под казенный присмотр. Свидания редкие. Хава Волович пишет: "Дети, которым полагалось сидеть, ползать и ходить, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали странные звуки, похожие на странный голубиный стон Они даже не плакали. Они гукали и кряхтели по-стариковски".
У лагерных нянек много работы. Им некогда. Они рационализируют свой труд. Они приносят кипящую кашу. Загибают ребенку назад руки, привязывают полотенцем к туловищу и напихивают горячей кашей. Быстро, ложку за ложкой. Ребенок не может ни глотать, ни дышать. Они делают это даже на глазах у матерей. Рационализация узаконена Ока дает триста детских смертей в год. Хава Волович пишет: "Это дом Смерти Младенца". Те дети, которые выживали несмотря ни на что, к шести-семи годам обладали хитростью и пронырливостью взрослых лагерников-блатарей.
Евгения Гинзбург, мать Василия Аксенова, пишет: "Внешне зги дети мучительно напоминали мне Ваську. Но только внешне. Васька в свои четыре года шпарил наизусть огромные куски из Чуковского и Маршака, а эти дети в четыре года произносили отдельные несвязные слова. Преобладали нечленораздельные вопли, мимика, драки. Откуда же им было говорить? Кто их учил? Кого они слышали? Их и на руки запрещено было брать".
В изоляторе долго умирала пятимесячная девочка. Лицо у нее было такое, что ее прозвали Пиковой дамой. Восьмидесятилетнее лицо, умное, насмешливое, ироническое. Когда она умерла, она снова стала ребенком. Матери рядом не было. Мать угнали в этап.
Вдова поэта Мандельштама свидетельствует: "У глагола "писать" появилось новое значение. Писать отныне означает "доносить, информировать"".
По средним подсчетам, в каждом учреждении каждый пятый сотрудник пишет доносы на своих коллег. Чтобы посадить человека, донос не обязательно подписывать. Одна из самых известных доносчиц — киевская аспирантка Николаенко. Присутствие ее на каком-либо собрании уже в 1936 году вызывает ужас у присутствующих. Дело доходит до того, что второй секретарь ЦК компартии Украины Постышев исключает ее из партии. Однако в 1937-м Сталин говорит. "В Киеве от Николаенко хотели отмахнуться как от докучливой мухи. Они осмелились исключить ее из партии. И лишь вмешательство Центрального Комитета нашей партии помогло распутать этот узел. И что же показало расследование? Оно показало, что права была Николаенко, а не киевский горком партии". Постышева переводят в Куйбышев, где он разворачивает свирепейшие репрессии. Его самого расстреляют в 1938-м.
Николаенко пишет донос на Хрущева, направленного в Киев первым секретарем. Сталин наконец приходит к выводу, что Николаенко психически больна. До этого по ее доносам уничтожены 8000 человек.
Нормальные, порядочные и очень смелые люди сохраняются в самые страшные времена. В 1937-м Марк Романович Малявко на станции Кардымово под Смоленском встречает "детей врагов народа" из города Сталино. Так назывался нынешний Донецк. Эти дети уже прошли через детприемник, где разлучали братьев и сестер, где их просто сортировали по возрастам, где они уже без слез кричали: "Отдайте сестренку! Верните братика""
Голос Марка Романовича Малявко на станции Кардымово был первым человеческим голосом для них за долгое время. Он погрузил всех детей в машину, сел последним, всматривался в их лица, спрашивал, кто откуда и нет ли больных. В детском доме всех накормили хлебом с парным молоком и уложили спать в клубе на сене. Наутро повели в баню, одели в старенькое, но чистое и отглаженное. И сказали: завтра все пойдут учиться в школу. Вспоминает А. Семенова, ей вто время четырнадцать: "Вечером Марк Романович собрал старших ребят и сказал: "С этого дня вслух не говорите, откуда вы и кто ваши родители. Вы — сироты. И все. А слова эти — враги народа — выкиньте из головы"".
