Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953 - страница 110

В начале 30-х сын домработницы Аннушки Женя женится и приведет сюда жену Татьяну Ивановну. Она первым делом отправляет свою свекровь в богадельню. Скоро у них родятся сыновья, Валя и Вова. Татьяна Ивановна считает себя правящим классом и занимает бывшую столовую. Вот в этой компании и живет Ахматова и ее сын. Татьяна Ивановна часто становится перед Анной Андреевной руки в боки и говорит; "А я на тебя в Большой дом донесу". Большой дом — это Ленинградское управление НКВД.

Лева Гумилев. 1926 год

Денег в пунинской семье катастрофически не хватает. Ахматову не печатают, и она вынужденно живет на иждивении Лунина и его бывшей жены. У Ахматовой только случайные заработки. Переводит письма Рубенса. Становится профессиональным исследователем Пушкина.

В 1930 году обращается с просьбой о пенсии. Под пенсией следует понимать условное денежное пособие.

Лунин плохо переносит безденежье. Становится болезненно скуп.

Он кричит в коридоре: "Слишком много людей у нас обедает". Ахматова вспомнит: "За столом Лунин как-то произнес такую фразу: "Масло только для Иры". То есть для его дочери. Это было при моем Левушке. Мальчик не знал, куда глаза девать".

После окончания школы сына Ахматовой и Гумилева в университет не принимают. Он нанимается рабочим в научную экспедицию. Потом, уже из рабочих, принят на исторический факультет. Из воспоминаний доброй знакомой Ахматовой Эммы Герштейн о Леве Гумилеве 1935 года: "Он стоял в коридоре в невозможном пиджаке и в брюках с огромными заплатами на коленях. Отрастил усы — татарские, тонкие, спускающиеся по углам рта. Он любит препираться в трамваях, чтобы последнее слово оставалось за ним. В своей мятой фуражке он выглядел бывшим офицером. Его ненавидели, но боялись из-за его дерзости".

В конце октября 1935-го Ахматова приезжает в Москву к Эмме Герштейн.

Анна Андреевна сидит на маленьком диване, со своим потрепанным чемоданчиком, говорит: "Их арестовали. Николашу и Леву".

Ее муж Николай Пунин и сын Лев Гумилев арестованы в Фонтанном доме 22 октября 1935 года.

Эмма Герштейн продолжает: "Она переночевала у меня. Я смотрела на ее тяжелый сон. У нее запали глаза и возле переносицы появились треугольники. Больше они не проходили. Она изменилась на моих глазах".

Наутро вышли, сели в такси. Водитель спрашивает, куда ехать. Ахматова не слышит. Наконец она говорит: "К Сейфуллиной, конечно". Лидия Сейфуллина — советская писательница. На вопрос, какой адрес, Ахматова неожиданно кричит: "Неужели вы не знаете, где живет Сейфуллина?" До этого, наверное, никто никогда не слышал, чтобы Ахматова кричала. Кое-как поняли, куда ехать. Всю дорогу Ахматова вскрикивает: "Коля, Коля. Кровь". Она была в бреду. Через много лет Ахматова прочитает: "За ландышевый май/ В моей Москве кровавой/ Отдам я звездных стай/ Сияние и славу".

Н. Н. Лунин

Из этого стихотворения опубликовано одно четверостишие. Вместо "В моей Москве кровавой", в публикации — "В моей Москве стоглавой". Ахматова сочиняла это стихотворение в такси, когда ехала к Сейфуллиной. Лидия Сейфуллина в 1935 году имеет контакты в партийных верхах. Анна Андреевна пишет письмо Сталину. Пастернак также пишет Сталину в поддержку Ахматовой. Писатель Борис Пильняк везет Ахматову к комендатуре Кремля. Уже известно, кто передаст письмо Сталину. И чудо! Через несколько дней Николай Пунин и Лев Гумилев освобождены. Все поздравляют Ахматову с "царской милостью". А вскоре Ахматову снимают с нищенской пенсии, которую она некоторое время получала. В марте 1938-го ее сын вновь арестован.

Ахматова опять пишет Сталину. На этот раз письмо до адресата не доходит. Лев Гумилев к матери беспощаден. Он пишет ей: "Все на меня плюют, как с высокой башни".

Лев Гумилев не в состоянии выдержать избиений на допросах. После физических издевательств он говорит на допросе: "Мать неоднократно говорила мне, что если я хочу быть ее сыном до конца, я должен быть прежде всего сыном своего отца". То есть Лев Гумилев под пытками говорит, что это мать призывала его к открытой борьбе против режима.

Ахматова как заведенная ходит с передачей в тюрьму. "Я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде, — потом напишет она. — Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): "А это вы можете описать?"" И Анна Андреевна сказала. "Могу".