Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 1. 1913-1933 - страница 5
И вот Репин пишет:
«Высокопоставленный товарищ Климентий Ефремович!
Долго я не смел писать Вам, но необходимость заставила. Дело серьезное.
В жизни мне везло, и я никогда не просил. Мой труд меня обеспечивал, и я имел уже имение, собственную квартиру в Питере и, несмотря на разраставшуюся семью, имел уже в Государственном и Московско-Купеческом банках около 200 тысяч рублей золотом.
После 81 года жизни — ни имения, ни денег. Но у меня еще были друзья. Стали звать меня в Питер, даже приезжали, говорили:
И. Е. Репин в своем кабинете в Пенатах
„Хлопочите, вам возвратят ваше имение, деньги и квартиру в Питере“.
Простите.
Престарелый художник Илья Репин, автор „Бурлаков“ и „Запорожцев“».
Надо сказать, картина «Репин пишет письмо Ворошилову» ничуть не уступает полотну «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Жалко, не написал Репин такого автопортрета. Ему шел уже восемьдесят второй год, да и ситуация была очень сложная. Об этой ситуации — в справке ГПУ в деле Репина. Речь идет о судьбе дочери Репина Татьяны Ильиничны, проживавшей в бывшем владении Репина под Витебском. В репинском доме в течение девяти лет бесплатно размещалась школа. Дочка Репина работала учительницей, пока не оставила работу по причине потери слуха.
Теперь справка ГПУ:
«5 февраля с. г. у Репиной описано все имущество (включая надетое на теле белье, детские пеленки и т. п.) с предупреждением, что оно будет конфисковано. Т. И. Репиной было велено лично возить лес из Николаевского совхоза. Когда она явилась в сельсовет с заявлением о невозможности для нее выполнить предписанную работу, но с предложением воспользоваться ее лошадью, она была подвергнута обыску и оставлена до вечера под арестом. Одновременно был произведен обыск в доме (как и у всех обложенных индивидуальным налогом). 31 марта Т. И. Репина вызывалась в сельсовет для заполнения анкеты на предмет выселения в Сибирь».
Вот на таком фоне Репин написал Ворошилову. Ворошилов попросил совета у Сталина:
«Дорогой Коба!
Посылаю тебе письмо Репина для ознакомления. Очень прошу, если это тебя не затруднит, черкнуть пару слов по этому поводу. Жму руку.
Ворошилов».
На письме резолюция Сталина:
«Клим!
Я думаю, что Соввласть должна поддержать Репина всемерно.
Привет. И. Сталин».
Ворошилов пишет Репину:
«…Надеюсь, что Рабоче-крестьянское правительство сделает все необходимое для удовлетворения Ваших требований».
Позже Ворошилов опять пишет Репину:
«Вашу личную жизнь и Ваших близких государство обеспечит полностью».
И еще Ворошилов пишет художнику Бродскому, любимому ученику Репина:
«Меня больше всего тревожит белогвардейское окружение Репина.
Действуйте, как хотите, но так, чтобы И. Е. был перемещен к себе на родину».
Репин в свою очередь пишет Бродскому, что гордится перепиской с Ворошиловым, что завещает отдать его письма в музей. Потом к Репину в Куоккалу командировали его старого знакомого Корнея Ивановича Чуковского. Вернувшись в Москву, Чуковский сказал, что Репин в СССР не приедет. В финскую войну, когда Красная армия проходила через Куоккалу, в руки НКВД попали дневники Репина. Там была запись: «Приезжал Чуковский уговаривать меня вернуться в Россию. Очень не советовал».
На самом деле Ворошилову и Сталину не стоило огорчаться, что Репин к ним не приехал и не вздумал написать их портреты. Иногда у Репина с портретами выходило нескладно, в том смысле, что частенько в портретах его была зловещая сила. Кого напишет, в ближайшие же дни умирает. Написал Мусоргского — Мусоргский тотчас же умер. Написал Пирогова — Пирогов умер. Захотел написать Тютчева — Тютчев сразу заболел и скончался. Написал Гаршина — тот бросился в лестничный пролет. Наконец, Репин получил заказ на Столыпина. Едва только Репин закончил портрет, Столыпин уехал в Киев, где его сейчас же застрелили.
Он вообще был очень противоречивый человек, Илья Ефимович Репин. Вот он вспоминает:
«Сейчас приезжал ко мне один покупатель. Я его отговорил: „Дрянь картина, не стоит покупать“. Он и уехал».
«Боже мой, какая мерзость!» — писал он об одной из своих работ.
Или: «Я раз зашел в лавку, мне говорят: „Не угодно ли репинский холст?“.
