Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 1. 1913-1933 - страница 117

Все милиционеры центральных участков знали Есенина. Из отчета милиционера Дорошенко: "Он (Есенин) позволил себе нанести словесное оскорбление по адресу Советской рабоче-крестьянской милиции, называя всех находившихся "сволочью"".

Милиционер Каптелин: "Гражданин Есенин, будучи в отделении, говорил по адресу находившихся "жулики", "паразиты", а также позволял и другие нескромные вещи".

Милицейские протоколы по Есенину и тот факт, что делам этим велено было не давать ходу, сильно по внешнему рисунку напоминают ситуацию с Григорием Распутиным в 1915–1916 годах. Как раз в те времена совсем молодого Есенина, как в свое время Распутина, водили и показывали по всевозможным петербургским салонам — от монархических до либеральных. Распутин про такое говаривал: "Возят как райскую птицу". По некоторой информации, в 1916 году носилась даже политическая идея слепить из юного поэта Есенина противовес Распутину. Возможно, именно по этой причине полковник Ломан первым делом повез Есенина к великой княгине Елизавете Федоровне, ярой противнице Распутина. Но Юсупов убил Распутина Потом пришла Февральская революция, потом Октябрьская.

Поэт Клюев, доставшийся Есенину в приятели с дореволюционных времен, еще с выступления перед великой княгиней, мало напоминал по нравственным качествам Петра Андреевича Вяземского рядом с Пушкиным.

В 1923 году Клюев — неудачник, его не печатают, он завидует славе Есенина. Но он оказался отличным провокатором. "Жиды не дают печататься. Жиды правят Россией, потому я не люблю жидов", — говорил Клюев.

Из протокола допроса Есенина в 47-м отделении милиции г. Москвы от 21 ноября 1923 года: "Сидел в пивной с приятелями, говорили о русской литературе. Я увидел типа, который прислушивался к нашему разговору. Я сказал приятелю, чтобы он ему плеснул в ухо пивом. После этого тип встал и пошел, позвал милицию. О евреях в разговорах поминали только, что они в русской литературе не хозяева и понимают в таковой в тысячу раз хуже, чем в черной бирже, где большой процент евреев обитает как специалистов. Признаю себя виновным в оскорблении. Оскорбления наносил словами "жидовская морда". О еврейских погромах я ничего не говорил".

Потом был товарищеский суд в Доме печати. Вынесли общественное порицание, хотя в середине 20-х годов антисемитизм еще был серьезным преступлением. Уже после суда Есенин говорил: "Что они, сговорились, что ли? Антисемит, антисемит! Да у меня дети — евреи".

Надежда Вольпин вспоминает: "Слышала не раз: он и Райх зачислял в еврейки и Дункан".

Со знаменитой танцовщицей Айседорой Дункан Есенин познакомился в 1921 году в мастерской художника Якулова на Большой Садовой, в доме, где потом появится булгаковская "нехорошая квартира". Дункан в тот вечер не села со всеми ужинать, а расположилась в соседней комнате на кушетке. Едва не сшибая гостей, промчался какой-то человек в сером костюме. Он кричал: "Где Дункан, где Дункан?" Это был Есенин. Разругался Есенин с Дункан после поездки в Штаты, в Париже.

Айседора Дункан

Из Штатов он писал Мариенгофу: "Кроме русского языка, никакого другого не признаю и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски".

В Париже с Дункан был грандиозный скандал в отеле: бил зеркала, ломал мебель. Был арестован, освобожден при содействии Дункан и уехал в Германию.

В Париже в ресторане он издевался над русскими офицерами, которые служили теперь официантами. Требовал, чтобы пили за Советскую Россию.

В Берлине на вечере писателей-эмигрантов требовал, чтобы пели "Интернационал". А на вопрос, кто интересуется в Москве поэзией, отвечал: "Разве только девушки. Да и то — еврейские". Вспоминают, что в его устах это звучало жалобно и нежно.

Дункан приехала к нему в Германию. Они вместе вернулись в Москву. "Да, она меня очень любила, и я знаю — любит. Она говорила, что я похож на ее погибшего сына. В ней очень много нежности". Это он рассказывал Галине Бениславской, говорил: "Я двух женщин бил, Зинаиду и Изадору, и не мог иначе, для меня любовь — это так мучительно". Говорил, что это Дункан отправила его в психиатрическую клинику на Полянку. В психиатрической клинике тогда начал писать статью, остался черновой набросок: "Россияне! Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем. Тяжелое за эти годы состояние государства выдвинуло на арену революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но отнюдь не перед искусством".