Истинная жизнь Севастьяна Найта - страница 89

. Нечто подобное находим и в «Соглядатае», где первое лицо не совмещается со «Смуровым», но замещается им и в этом смысле отсутствует. Формула В. В. (повествователя «Арлекинов») оказывается верна с переменой знака: первое лицо в книгах Набокова не «не умирает», а не присутствует, да и не существует. Нет ни «Смурова», ни «Германа», ни «Севастьяна Найта» – узел их личности развязывается «внутренним зрением». Существует и везде присутствует только некто, кого повествователь не знает. Отраженный в зеркале образ мним, и, следовательно, истинная жизнь Севастьяна Найта есть поистине мнимость.

Да и как вообще мыслима эта биография от первого лица? Если мы узнаем в самом конце ее, что те несколько минут, что В. провел у постели умирающего, которого он принял за Севастьяна, существенно изменили его жизнь, что ему открылась та тайна, что «любая душа может быть твоей, если найти частоту ее колебаний и вписаться в нее», что, наконец, он не может, при всем желании, выйти из своей роли, т. к. маска Севастьяна пристала к его лицу, – то как допустить все эти розыски обстоятельств истинной жизни и смерти героя, между тем как эта именно смерть и вызванное ею ошеломительное открытие этой тайны и привело В. к мысли писать эту книгу? Как может сказавший на последней странице книги «Посему: я – Севастьян» писать его биографию иначе как свою собственную? Кривизна пространства и тока времени в этой книге Набокова подобны неуловимо перетекающей ленте мёбиусовой безконечной восьмерки.

Тайна Найта по-русски представляет собою безукоризненную анаграмму. Во второй раз закрыв книгу и задумавшись, читатель долго еще чувствует напряжение опустевшей сцены: Севастьяна нет, нет и В. Незримо присутствует только их создатель, недостижимый и непостижимый для них.

С изобретательным, изощренным, искусным упорством Набоков всю жизнь искал форму почти математического выражения, допустившего бы некое взаимное сообщение мира вымышленного и мира нашего, испытывал способы позволить обитателям его фантазий не то что бы догадаться о существовании нашего мироздания – это невозможно без потери рассудка (см. хотя бы рассказ «Ultima Thule»), – но почувствовать «утончение места», если воспользоваться древним кельтским метафизическим понятием. Его книги поэтому суть сложные эксперименты, поставленные в надежде открыть, путем чрезвычайной, никогда прежде не удававшейся экстраполяции, последнюю истину не только о здешнем мире, но и о нездешнем.

Геннадий Барабтарло

10 февраля 2008

Колумбия, Миссури

Среди «Документов и бумаг Владимира Набокова», которые он вот уже скоро полвека как отдал на хранение в Вашингтонскую Библиотеку Американского Конгресса, имеется манускрипт нашего романа, в коробке (box) 7, в папке (folder) 13, на которой написано: «The Real Life of Sebastian Knight, ca. 1941, English edition, draft, holograph and typescript, corrected, incomplete» («Истинная жизнь Севастьяна Найта», ок. 1941 г., английское издание, черновик, голограф и машинопись, исправлено, текст неполный). Это описание несовсем точно, но главное верно: сохранилось только немногим больше половины рукописи романа. Воспользовавшись любезным позволением Дмитрия Набокова, я получил копию содержимого этой папки для сверки с имеющимися печатными изданиями, чтобы учесть разночтения в своем переводе (главные из них я указываю в примечаниях).

Всего сохранилось пятьдесят три листа, написанных пером на обеих сторонах, с исправлениями карандашом, и семь ремингтонированных листов (только recto), составляющих текст четвертой главы, с правкой карандашом и пером. Рукопись представляет собой вторую черновую стадию сочинения, переписанную начисто и потом опять тщательно исправленную, возможно, после поправок, предложенных Люси Леон Ноель, которой Набоков читал манускрипт романа в Париже. Машинопись четвертой главы тоже сохранила следы правки, может быть сделанные рукой профессора Вельзлейского колледжа Агнессы Перкинс в 1941 году, перед тем как Набоков послал весь текст в издательство «Новые направления» («New Directions»), где книга вышла в день нападения Японии на американскую морскую базу в «Жемчужной гавани», т. е. в первый день войны (и отчасти поэтому ее тогда почти не заметили).