Ороговевшие мозоли царапают кожу. Вои никогда не опускались до подобных жестов…
— …Никто, кроме нас, не может стать нами. Но ты захотел, и это оскорбление… Ты мог подумать, что сможешь стать воем, это — страшное оскорбление… За это ты будешь наказан, Бледняк, тут уж ничего не поделаешь… Но в награду за такое желание — я уговорил всех — ты пройдешь испытание…
«Будь ты проклят… Значит, все зря».
Яобай молча взмахнул рукой — откуда-то из темноты к связанным ногам Антона швырнули… какой-то ком грязного тряпья? Шлепнувшись, ком зашевелился — на Антона глянули расширенные серые глаза… Оно — та самая, из-за которой…
— Ты хотел ее?
— Да… — почти твердым голосом отвечал человек.
Яобай похлопал его по предплечью и на ломаном человеческом языке обратился к девчонке:
— Яэ-то… хочь стать чельвек… Для а тебя… ты будь ихный… Яа-да?
Девчонка следила за ним остановившимися глазами, торопливо помотала головой — не поняла. Яобай досадливо машет рукой:
— Ти-ы… будь убить… зместа он, — ткнул пальцем в неподвижную фигуру у столба.
Антон выпрямился, словно его ужалило — зачем?
— Я буду наказан — зачем вам она?
Севший голос ломался на каждом слове — девчонка испуганно отодвигается от столба.
— Это не наказание. Твоя награда — ты пройдешь перед смертью испытание воя. Ты умрешь воем — х-ха!
Острый жест — мгновенно выметнувшись из темноты, голые сизые фигуры хватают ее за руки и пластают по земле.
— Ты будешь перед смертью воем!
Набежавшие торчки на миг закрывают ее потными спинами визжа, вои пинками раскидывают их, устанавливая очередь. Антон видит устремленный на него взгляд — полный недоумения…
…Она кричала — он не мог заткнуть уши; она билась под цепкими грязными пальцами — раз за разом, раз за разом, еще, еще, еще…
Ей указывали на привязанного к столбу — она послушно проклинала его, постоянно сбиваясь на упрашивание; голос прерывался смачными звуками ударов и утробным хеканьем…
…Ночная забава удалась на славу — торчки удалялись, сыто покачиваясь, оставив за собой изломанное бледное тело, обезображенное ссадинами и кровоподтеками. Вои не разрешали использовать ничего, кроме рук… Она еще живет, мертво глядя сквозь него…
«Ты получил, что хотел — ты стал воем… воем… воем…»
«Я стал воем,» — механически повторяет про себя Антон.
Вот что, оказывается, главное — а вовсе не отрубленный член, символ плотской жажды. Пресыщенные зрелищем вои тащат безвольно бьющееся о кочки тело за тонкие руки — прямо на угли костра. Они хотят выжать все. Последний душераздирающий визг подхвачен сотней глоток. Апофеоз… Едкая гарь набивается в ноздри, в горло — впереди идет сочное чавканье тусклых лезвий улмаров. Вскоре остается только бесформенная груда мяса — костер шипит, залитый дурно пахнущей кровью. И куда страшнее всего этого — лицо Яобая, немо шевелящее губами, вдруг вынырнувшее из темноты… Вымазанный в темном и липком рот что-то беззвучно произносит… Проворно мелькающие руки — в них белеет кость. Какая белая… Вокруг костра корчатся сизые фигурки, похожие на абстрактных компьютерных человечков — две руки, две ноги, голова. Визжат… Как они визжат! Почему он здесь? Зачем… Уши закладывает от визга — звук сверлом входит в мозг, вращается там, раскаляясь, скребет — дальше никак, никак! никак!!!
Негатив костра тускнеет… Ночь.
* * *
«Это кто?» «Где?» «Там, на столбе». «А-а…»
Пауза. Шаги. Дыхание — близко. «Не похож». «Чего?» «Ничего… Отвязывай». Антон чувствует на щеках влагу. Соленая…
«Живой. Ишь ты, плачет… Давай, бери». Он плачет. Почему? Слова… Речь… Нормальная человеческая речь, а не зудящий язык «людей».
* * *
Становище обложено со всех сторон. Вездеходы и грузовики стоят плотно, колесо к колесу; меж ними настороженно посверкивает сталь карабинов и парализаторов. Машин около сотни. Время от времени подъезжают новые, с них спрыгивают загорелые бородатые люди в рабочих комбинезонах и не спеша занимают места в оцеплении. В селении тихо. Перед машинами валяется с десяток дохлых гурмов, над ними уже с гудением трудятся мухи. Между улагов не видать ни души. Становище затаилось, словно загнанный зверь…
Антон задумчиво наблюдает за всем этим сквозь запыленное стекло кабины грузовика. Он полулежит в кресле водителя, заботливо укутанный одеялом и наспех облепленный со всех сторон регенератом. После лошадиной дозы обезболивающего голова кружится, и он никак не может понять, пыль это на стекле или туман перед глазами. Похоже на сон… Он ждет.
