Василий Иванович Демин, сосредоточенный и серьезный, как всегда спокойный, спросил:
— Как устроился, Никола?
— Порядок.
— Продуктовые получил?
— Ага.
— Ватник дали — это вижу. Варежки. Шлем танкистский. Добро. А с обувью — дрянь дело, так?
— Обещали валенки.
— Тогда хорошо. Ну, становись на свое место, друг-приятель.
Не было артиллерийских обстрелов, бомбежек, воя сирен. Было сытнее. Но распорядок дня такой же, как в Ленинграде: работали почти по две смены. И работа та же: сборка и регулировка тяги — дело, хорошо освоенное Бусыгиным и не столь уж и мудреное.
Пришел мастер — свой, ленинградский. Он коренаст, невысок ростом. Длинноногий, худой Бусыгин на полголовы выше. Мастер смотрит на Николая, усмехается в густые усы щеточкой:
— Ты, Бусыгин, волосы запрячь под шлем. Они у тебя льняные, и все смазочное хозяйство на них виднеется… Убери волосы. Ишь, беляк какой… Ну вот, порядочек. Велено мне рассказать всем об условиях работы. Знаком?
— Не-ет. Какие условия?
Мастер как-то горестно покачал головой, смущенно провел пальцами по усам.
— Условия вот какие. Выполнил норму — «спасибо». Выполнил две — бутерброд с селедкой. Агитация простая: пусть каждый поднатужится и сделает две нормы — не ради селедки, а святого дела ради: из цеха выйдут еще два лишних танка. А каждый танк прикроет собой в атаке тысячу бойцов. Значит, спасем еще две тысячи наших воинов. Все ясно?
— Ясно.
— Ну, давай, Бусыгин, вкалывай. — И после паузы добавил: — По-ленинградски. — Усмехнулся: — И по-уральски.
Через некоторое время Бусыгину поручили центровку коробки перемены передач с бортовыми редукторами и мотором. Дело это куда сложнее, требовало не только сноровки, но и смекалки.
Василий Иванович не сводил глаз со своего подопечного. Он не только объяснял Бусыгину, как лучше подступиться к делу, но и все показывал сам, своими большими и ловкими руками. А потом спрашивал:
— Все ясно?
— Ясно, Василий Иванович.
— Тогда давай разок проделай практически.
Бусыгин по десять раз повторял одну и ту же операцию, репетировал каждое движение. За смену так умаялся, что сил не было двинуть ногой, руку поднять. Смотрел на бригадира и думал: «Может, в душе проклинает меня Василий Иванович, мучается из-за моей неопытности». Но когда закончил работу, Демин сказал Николаю: — Вот так, друг-приятель, надо нам работенку эту осваивать. Времени у нас, сам знаешь, в обрез. Дни — считанные.
— А сколько дней? — спросил Бусыгин.
Демин поднял на него глаза:
— Чего сколько?
— Репетировать… Сколько дней?
— Не знаю, Николай. От тебя зависит. Из десяти только один осваивает центровку более или менее за месяц, остальные — дольше, много дольше. А сейчас время военное — надо быстрее.
Но Василий Иванович не торопил его, а терпеливо и настойчиво обрабатывал каждую деталь. И тихо басил: «Уяснил, Никола?»
— Да уяснил я, Василий Иванович, уяснил, — не вытерпел Бусыгин. — Чего вы со мной нянчитесь, ей богу, не ребенок ведь. — И уверенно добавил: — Я сам сумею.
Не наивность Бусыгина разозлила Демина, а его самонадеянность, нетерпеливость.
— Слушай, что тебе говорят, — отрезал он. — Слушай и на ус мотай. — Смягчившись, должно быть, прибавил: — Тебе сколько лет? Шестнадцать… В шестнадцать лет человек уже должен нести полную ответственность за свое прохождение жизни. И в работе пора мастером стать. А это, можно сказать, привычка к высоте. У тебя, Никола, эта привычка еще не выработалась. А стремиться к этому ты обязан. Ясно?
Николай, нахмурившись, молчал.
— Опасный ты человек, Бусыгин, — сказал Демин.
— Даже опасный, — усмехнулся Николай.
— Чего ухмыляешься? Правда опасный. Я тебе после работы кое-что покажу…
Вечером Демин позвал с собой Бусыгина. Они вышли из проходной завода.
Демин молча шагал впереди — огромный, сильный, рассерженный. Бусыгин шел по его следам.
Наконец пришли. У палаточного городка, прижавшегося к железнодорожной ветке, на большой заснеженной площадке стояли разбитые, истерзанные танки «КВ». Видимо, их недавно разгрузили и не успели привезти на завод.
Демин повернулся к Бусыгину. Сказал, словно отрезал:
— Ну-ка, погляди, друг-приятель…
