Она попыталась определить хозяина. Через несколько минут у нее не осталось ни малейших сомнений: высокий седой мужчина в расклешенных (в духе шестидесятых) горчичного цвета джинсах и светлом пуловере расхаживал с бокалом шампанского от одной группы людей к другой, выслушивая комплименты и рассыпаясь в благодарностях. Он выделялся из толпы и своим внешним видом (остальная публика была одета в вечерние костюмы), и манерой держаться (перемещался легко и непринужденно, не заботясь о производимом впечатлении). Было заметно, что человек этот лишен и комплексов, и условностей, может позволить себе многое. Лицо его хранило следы былой красоты, тонкие черты лица свидетельствовали о творческой стороне натуры.
«Это он!» — решила Анна.
Она решительно направилась в его сторону, осторожно тронула за рукав:
— Здравствуйте, я Анна Кедрова.
Первый брошенный на нее взгляд выражал удивление, так обычно смотрят на человека постороннего и незнакомого. Но уже через секунду лицо хозяина изменилось. В глазах одно за другим промелькнули смятение, потрясение и почему-то раскаяние. Он казался совершенно растерянным. Анне даже почудилось, что художник стал ниже ростом и как-то съежился. Наконец он произнес медленно и задумчиво, явно с трудом:
— Анук? Вот, значит, какая ты стала?
— Анук? Вы меня знаете?
Теперь и Анна удивилась не меньше. Кроме матери, ни одна живая душа не называла ее настоящим именем, да и мама предпочитала ограничиваться коротким и требовательным «Нука».
— А похожа, как похожа!
Похожа Анна была только на одного человека на свете. Только глаза ее, в отличие от материнских, были серыми.
— Вы знаете мою маму?
— Ты знаешь ее маму? — пихнул художника в бок стоявший рядом мужчина. — Расскажи-ка нам, — добавил он кокетливо.
— Ваша мама — она? — обратилась к Анне молодая женщина, показывая на висевший на одной из колонн портрет.
Анна взглянула на картину. Сомнений не оставалось: на зрителя смотрела молоденькая и прекрасная Алевтина Панкратова.
— Вы с ней дружили, да? — снова попыталась растормошить она художника.
— Дружил? — вдруг захохотал сосед хозяина и снова пихнул последнего. — Ой, держите меня, если теперь это так называется! Да он был ее мужем!
— Алекс! — гневно рыкнул художник, но было уже поздно.
— Мужем? — Анна отступила на несколько шагов и внимательно посмотрела в серые глаза художника. — А в каком году?
— Кажется, в семьдесят третьем, — услужливо подсказал все тот же беспардонный мужчина.
— Алекс, прошу тебя! — снова одернул художник, впрочем, ругая себя, а не друга. Сам виноват: написал портрет, да к тому же хвастался близостью с этой красивой женщиной — вот и получил. И потом, Алекс выпил больше, чем надо, вот и разошелся. А какой с пьяного спрос?
— Пошли! — Художник дернул Анну за руку и провел в помещение, отделенное от галереи плотной дверью.
— Вы мой отец, да? — спросила она, нисколько не сомневаясь в утвердительном ответе. Все указывало на это: год ее рождения, отсутствие воспоминаний об отце до шестилетнего возраста (время появления оператора), его серые глаза и, наконец, те баснословные счета из клиники, которые он оплатил.
— Нет. Поверь, ты ошибаешься. Твой отец умер еще до твоего рождения.
— Умер? Почему же она никогда мне об этом не говорила и почему, черт возьми, вы оплатили все мои счета?!
То ли художник тоже был нетрезв, то ли угрызения совести не давали ему покоя все эти годы, но он, несмотря на обещание, данное Алевтине Андреевне, рассказал Анне правду. Она слушала, не перебивая и не выказывая эмоций. А когда он закончил, посмотрела тяжелым, нехорошим взглядом. Сказала только:
— Что ж, считайте, что расплатились.
Анна резко развернулась и покинула галерею. Благодарить ее хозяина женщине было не за что.
На следующее утро, когда она уже паковала чемодан, посыльный доставил в гостиницу большой тяжелый прямоугольный сверток с оформленным на ее имя таможенным разрешением на вывоз предмета искусства. Разворачивать упаковку Анна не стала, у нее не было никакого желания смотреть на улыбающуюся, беспечную мать.
В Москве, взяв такси, она тут же направилась в квартиру известной актрисы.
