Чувства вернулись месяца через три, когда американский хирург, сняв бинты и осмотрев результат своей работы, удовлетворенно кивнул и коротко прокомментировал:
— Much better![8]
Только через неделю после этого заявления Анна наконец решилась взять в руки зеркало, в котором увидела себя почти прежнюю. Черты лица немного изменились, но о безобразных шрамах напоминали только синяки и кровоподтеки — следствие пластической операции. Еще через пару дней она впервые с момента аварии улыбнулась, а еще через трое суток, когда в Лос-Анджелесе была глубокая ночь, а в Москве уже вовсю бушевал новый день, она наконец набрала номер и сказала в трубку:
— Спасибо, мама!
Обе неловко молчали. Алевтина Андреевна считала лишним отзываться чем-то традиционным, типа «Не стоит благодарности», а Анна все еще не могла выудить из хоровода мыслей, не дававших ей покоя последние месяцы, самую главную. Наконец ей показалось, что она нащупала. И тогда:
— Почему?
— Что «почему»? — не сразу поняли ее за океаном.
— Почему ты это сделала?
Алевтина Андреевна могла покривить душой, сказать о материнских чувствах или о том, что любой бы на ее месте… Но она ответила правду:
— Потому что ты — великолепная актриса.
Их разделяли тысячи километров, но никогда еще мать и дочь не чувствовали себя ближе друг к другу. Но старшая была не из той породы, чтобы упиваться мигом сентиментальности и давать волю чувствам, потому и сказала небрежно:
— К тому же и не мне ты вовсе обязана. Я только попросила.
— А кому же? — удивилась Анна.
Она впервые задумалась о том, что ее лечение стоило очень больших денег, вспомнила частный самолет, оснащенный всевозможными медицинскими приспособлениями, и врача, не сомкнувшего глаз все время полета. Мать была вполне обеспеченной женщиной, но не баснословно богатой, чтобы заплатить за все это.
— Да так, одному человеку. Ладно. Поправляйся и возвращайся.
Алевтина Андреевна положила трубку с ощущением того, что наговорила слишком много, а Анна — с чувством, что от нее отделались. Первой и единственной мыслью было: Михаил! Больше никто не стал бы жертвовать таких огромных денег на ее спасение. Но, насколько она помнила, и в активах самого Михаила, и в активах его знакомых присутствовали очень дорогие машины, но самолеты там все же не фигурировали.
Сыграть головную боль и бессонницу и получить от медсестры таблетку снотворного — для актрисы плевое дело. Подложить эту таблетку в чай самой медсестры — задача сложная, но выполнимая. Анна справилась, и ночью уже листала свою историю болезни, с удивлением обнаружив на банковских переводах имя совершенно незнакомого человека.
— Скоро вас переведут в санаторий. Там бассейн, чудный парк для прогулок, библиотека, — сообщил врач на следующий день.
— А Интернет?
— Разумеется.
Через мгновение после того, как Анна велела Всемирной паутине отыскать загадочную личность, раскрылось инкогнито спасителя, но любопытства так и не удовлетворило. Известный художник, судя по выдержкам из статей и интервью, которые женщина бегло просмотрела, жил в Сан-Франциско и владел несколькими галереями по всей Америке. Кроме того, Интернет пестрел анонсами его новой выставки, которая должна была открыться через месяц.
— Когда меня отпустят?
— Недели через три, через месяц.
Через месяц Анна стояла на пороге модной (судя по количеству народа внутри) галереи искусств.
Перелет из Лос-Анджелеса был коротким и совершенно неутомительным. Остановившись в гостинице, женщина впервые за долгое время переоделась из спортивного костюма в цивильную одежду, которую купила в бутиках аэропорта перед вылетом. Анна надела светлое платье цвета топленого молока, которое заканчивалось чуть выше колена, темно-коричневые классические лодочки и такого же цвета укороченный пиджачок, на лацкан которого прикрепила брошь в виде бабочки. Жаль, она не могла носить тонкие колготки, пришлось натянуть плотные, но и они смотрелись неплохо. В салоне отеля она сделала маникюр и укладку и, полюбовавшись своим отражением, направилась к стоянке такси, провожаемая восхищенным взглядом метрдотеля.
Дорога до галереи заняла пятнадцать минут. Выйдя из такси, Анна полюбовалась с холма видом заката и нерешительно поднялась по ступенькам к стеклянным дверям, откуда доносилась негромкая джазовая музыка, почти заглушенная голосами.
