«Это она!» — все еще отстукивало радостный ритм сердце Анны, когда она, опустошенная и наполненная после спектакля, складывала в машину бесчисленные букеты.
— Проводить? — нарисовался рядом надоедливый Петечка со своим нудным голосом и вечно просящими глазами побитой собаки.
— Сама доеду, — отозвалась Аня, справляясь с последней связкой колючих роз.
— Ты устала.
С первого раза Петя никогда не сдавался. В этом она была виновата сама. Иногда было так тоскливо, что она позволяла ему сесть за руль и домчать себя до дома. И даже в квартиру звала, и кофе наливала, но потом, несмотря на собачьи глаза, выставляла за дверь. Иногда, правда, закрадывалась в голову мысль выйти замуж за такого Петечку и всю жизнь чувствовать, как с тебя сдувают пылинки. И ребеночка можно родить, и никогда не узнать предательства, и быть счастливой… Счастливой? Полет фантазии тут же останавливался. А как же смешные сценки в усадьбах, праздничная картошка и споры о чеховской Марусе? Воспоминания смеялись над мыслями о счастье с собачьими глазами.
— Спасибо, Петь, я сама. Сегодня сама.
— Успех грандиозный, правда? Я даже дышать боялся.
— Я тоже, — призналась Аня.
Нет, конечно, она дышала и произносила монолог, почти ни о чем не думая, кроме интонаций и собственно текста. Но все же не могла не почувствовать, что вот она, та самая единая сила подмостков, партнеров и зрителей, которая подняла ее, приняла, вознесла и теперь любуется, боясь даже прошептать то, что читалось в каждом взгляде и в каждом вздохе скрипучей сцены. «Это она!» — первой завела кисточка гримера. «Это она!» — шелестело оборками платье. «Это она!» — благоговейно шептали студентки с курса худрука театра (мимо них она почти пробежала, боясь опоздать к выходу). «Это она!» — певуче скрипела под ее легкими шагами лестница к сцене. «Это она!» — почтительно держали паузу партнеры по спектаклю. «Это она!» — встретил ее аплодисментами зрительный зал. И уже не отпускал. Или это она держала его в напряжении своим обликом, своим настроением, своей игрой?
Спектакль не был премьерным, да и роль — не самая выдающаяся: заурядная героиня, переживающая любовную драму, согласно замыслу современного драматурга. Но именно сегодня, именно словами и движениями этого персонажа Анна заставила публику выть от восторга, а коллег преклоняться.
Почему? А потому что накануне:
— Привет, я получила билет.
— В который раз, — без особых эмоций согласилась Аня.
Она всегда посылала матери такое своеобразное приглашение на спектакль, и всякий раз великая актриса Панкратова находила очередную отговорку, чтобы не прийти. То Медея казалась ей отвратительной, то Теннесси Уильямс нагонял скуку, то очередной скандал с домработницей оставлял ее «без настроения для прогулок по театрам». Анна так устала от отказов, что, продолжая посылать билеты, перестала уточнять, соизволит ли мать прийти на этот раз. Не хочет — не надо. В конце концов, и об успехе, и о провале ей доложат с одинаковой скоростью — желающие найдутся, у Ани не было ни малейшего сомнения, что Алевтина Андреевна в курсе всех ее триумфов и неудач. Но великой актрисе, видимо, было мало просто знать. Судя по всему, ей неожиданно захотелось поучаствовать в жизни дочери, чтобы продолжить делать эту жизнь невыносимой. А иначе зачем ей звонить? Никогда ведь не звонила. Что же теперь? Аня приготовилась к обороне, но мама, похоже, решила вывесить белый флаг.
— Я, пожалуй, приду.
— Ты?! — Молодая женщина чуть не добавила «белены объелась», но вовремя сдержалась, ответила вежливо:
— Приходи, конечно.
— Буду к началу.
Следовало холодно распрощаться, сохраняя вежливый нейтралитет (именно так и говорила пожилая актриса: доброжелательно, но холодно), но Анна не смогла до конца сдерживать эмоции:
— Мама, а чем обязана?
— Мне предложили сыграть в другой постановке этого режиссера. Хочу посмотреть, что он за птица.
Ну конечно! И как это Аня сразу не догадалась, что о ней снова не идет и речи? Алевтина Андреевна даже не собиралась делать хорошую мину и сочинять небылицы о своем желании посмотреть, наконец, на работу дочери. Нет. Все для себя и все о себе. Аня — так, мимоходом, заодно.
