Вот уже много лет он, его мать и Армандо Диас были ее маленькой семьей. Ниол, или Николас, называл отца Паолы «сеньор Армандо», а Хелки, или Химена, умудрялась обходиться без обращения. Все четверо так привыкли друг к другу, что, казалось, между ними не осталось ни тени непонимания или каких-то обид.
На самом деле все обстояло куда сложнее. Паола знала, что Армандо ей не отец, однако постепенно притворство перешло в привычку, а не вполне понятная игра стала частью жизни. Девушка знала, что Армандо служит инквизиции, но он столь умело и тщательно скрывал от дочери эту сторону своей жизни, что Паоле не приходило в голову задумываться о том, не его ли жертвы корчатся в полыхающих кострах на площадях Мадрида. Что касается Ниола и Хелки, у них были свои тайны.
Юноша оделся, вымыл руки и сел на скамью рядом с девушкой. Ниолу исполнилось девятнадцать лет, он был высоким и сильным, и времена, когда его могли безнаказанно оскорбить или унизить, давно остались позади. Однако в нем сохранилась некая настороженность, присущая существу, которое постоянно готово к неведомой опасности, подстерегающей его.
Юноша и девушка долго любовались садом, озаренным потоками яркого солнечного света, и колыханием теней под своими ногами. Потом Паола сказала:
– Интересно, сколько времени мы еще проживем так?
– Как именно?
– Годы идут, но ничего не меняется.
– Мы меняемся, – возразил Ниол и окинул Паолу взглядом, в котором сквозили тревога и грусть.
– Тебе не нравится мой новый наряд? – спросила девушка.
– Нравится. Просто мне кажется, что в нем ты стала другой. Ты незаметно отдаляешься, уходишь. Я бы хотел, чтобы ты оставалась прежней.
Паола рассмеялась.
– О нет! В том платье я была похожа на огородное пугало! Не беспокойся, ты привыкнешь к моему новому виду. Прежде я тоже чувствовала себя неуютно, а теперь мне так хорошо, как никогда еще не было.
В улыбке Ниола появилось почти неуловимое, а потому необидное чувство превосходства.
– Ты всегда была и будешь самой красивой. Одежда тут ни при чем.
Лицо девушки залила краска удовольствия и легкого смущения.
– Помнишь, ты обещал мне перемены?
Взгляд Ниола сделался мрачным.
– Да. А мне обещала мать. Но теперь она об этом не говорит.
– Почему?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что, как это ни страшно, она просто привыкла.
– А ты?
– Я умею мечтать. Однако нельзя жить одними мечтами. Ты первая из нас доказала, что они должны исполняться.
Паола вспомнила о записке и почувствовала себя предательницей. И все же что-то подсказывало ей, что в данном случае Ниол никогда ее не поймет. Он привык к тому, что они были вместе с самого детства, играли, мечтали и делились своими желаниями. Наверное, он считает ее неотъемлемой частью своей жизни, частью себя. Однако она никому не принадлежит, даже Армандо, хотя он, конечно, думает иначе.
– Разве Химене плохо в этом доме? – испытывая неловкость, произнесла девушка.
– Наверное, нет, но она не из тех, кто способен до конца жизни запереть себя в кухне!
После разговора Ниол вернулся к себе. Теперь он занимал отдельную крохотную комнату без окон, почти такую же, в какой некогда обитал вместе с матерью. Юноша опустился на узкое ложе и задумался. До недавнего времени Ниол наивно полагал, что Паола и он равны, но теперь понял свою ошибку. Она – красавица, дочь дворянина, а он… он никто.
Юноша давно знал, что его удел в этом мире – грубая физическая работа, но относился к этому спокойно. Будучи незаконнорожденным, да к тому же наполовину белым, что закрывало для него пути обучения какому-либо ремеслу, Ниол перебивался случайными заработками и выполнял такую работу, какой зачастую брезговали другие: таскал тяжести, разгребал грязь. Однако ему платили намного меньше, чем белым.
И все-таки, если прежде в него могли кинуть камнем или бросить вслед обидное слово, то теперь сочетание ловкости и силы со злобой и дикостью, которые порой угадывались в глубине его зрачков, отбивали всякое желание переходить ему дорогу.
Часть денег, которые ему удавалось заработать, Ниол старался откладывать. Он хотел уехать из Мадрида, из Испании, из Европы – и не один. С Хелки. А еще – с Паолой. Юноша мечтал вернуться туда, где его кровь могла быть признана благородной, а его поступки заслуживали бы уважения.
