— Ничего, миссис Джеймс. Настанет день, и вы обретёте своё. Не может такая женщина, как вы, долго оставаться одинокой, это было бы несправедливо. На месте Господа нашего я уже бросил бы все остальные дела и занялся поисками подходящего для вас мужа, — и они засмеялись вдвоём. Нет, определённо хорошая женщина, ласковая и весёлая.
— Вы, верно, к мистеру Патрику?
— Верно, миссис Джеймс. Неужели его нет дома? Это было бы из ряда вон выходящее событие.
— Ох, не говорите, сэр, вы должны повлиять на него, разве это дело — целыми днями сидеть взаперти, такому молодому человеку…
Войдя в комнату Патрика, рыцарь застал его в «позе лотоса», в одних штанах и без рубахи.
— Здравствуй, Патрик. Как успехи?
— Здравствуйте, сэр Перуэй…
— Просто Первей.
— Хорошо, Перуэй… А успехи не очень. Дальше «протянутой верёвки» у меня пока никак. Всё, что мне пока удалось — два раза уронить квартирную хозяйку.
Рыцарь засмеялся, и Патрик, через секунду осознав двусмысленность собственной шутки, засмеялся вслед за ним.
— Хочу обрадовать тебя. Послезавтра в Эдинбург придёт датский корабль, и на следующий же день мы с тобой отправляемся в свите Его Сиятельства датского посланника по особым делам на его родину, то есть в Данию. Он разрешил мне взять с собой слугу, то есть тебя.
* * *
Волны раскачивали судно, тяжело и шумно били в борта, почти заглушая мерные удары барабана в трюме, задающие ритм гребцам. Уже шестой день галера шла на вёслах, так как восточный ветер не стихал ни на минуту, не позволяя поднять парус. Вёсла тяжко вздымались и снова падали, вспенивая воду, но галера двигалась медленно, едва преодолевая сопротивление ветра. Первей от души порадовался, что ему не приходится сейчас сидеть на скамье в трюме.
— … Помилуйте, ваше сиятельство. Они, конечно, каторжники и сволочи, но это не делает их могучими, как тролли. Они просто не могут грести быстрее, поверьте мне. Мы меняем их каждые два часа, но ведь они гребут днём и ночью. Вот если бы у меня было ещё полста гребцов, дело пошло бы немного быстрее, мы могли бы их менять через каждый час.
— Так посадите на вёсла своих матросов!
— Ваше сиятельство, у меня нет полсотни матросов.
— Чего вы хотите, Ханссен? Чтобы я и мои люди сели на вёсла с вашими каторжниками?
— Ни в коем случае. Я только объясняю, что быстрее идти мы не сможем при всём желании, ваше сиятельство.
Посол оставил капитана и зашагал по палубе.
— Чёрт знает что! — раздражённо бросил он, проходя мимо рыцаря, глядевшего вперёд, чуть перегнувшись за борт. — Представляете, герр Перуэй, мы мелем воду почти шесть суток, а земли ещё ни в одном глазу. Эти мерзавцы не хотят работать!
— Если позволите, ваше сиятельство, — как можно проникновеннее сказал Первей, — я посоветовал бы капитану ещё уредить ритм барабана.
— Почему? — посол остановился рядом, с любопытством глядя на рыцаря.
— Потому что эти мерзавцы гребут уже шестые сутки подряд. Если они начнут валиться, боюсь, как бы нам всем и впрямь не пришлось сесть на вёсла, чтобы не погибнуть в море. А мне бы очень этого не хотелось, так как воспоминания ещё свежи.
Посол захохотал.
— Да, вы и впрямь отменный нахал, герр Перуэй.
Галера зарылась носом в волну, вздрогнув всем корпусом, и поток солёных брызг окатил господина посла с головы до пят.
— А, черти бы всё это взяли! — выругался датчанин, отряхиваясь, как собака после купания. — Всё, я пошёл в каюту! Герр Перуэй, я так понял, вы играете в шахматы?
— Немного.
— Что ж, когда вам надоест пялиться на эти водяные горбы, заходите ко мне.
— Хорошо, ваше сиятельство.
Хлопнула дверь кормовой каюты, снабжённая пружиной. Проводив взглядом господина посланника, Первей снова уставился в круговерть волн, тянущуюся до горизонта. Наверное, вот так и выглядела первозданная хлябь, подумал рыцарь… Странное дело, но водяной хаос не только не усиливал, но даже снижал сосущее чувство под ложечкой, переходящее порой в позывы к рвоте. Как они выдерживают это большую часть своей жизни, мореходы?
Мимо протопал капитан Ханссен, и морда у него была столь угрюмой, что вряд ли кто-то из матросов рискнул бы в такой момент сунуться к нему с вопросом. Рыцарь тоже не собирался, однако Ханссен внезапно заговорил сам.
