Первей вздохнул, поднимаясь. Вновь надел ножны с мечом, вынул клинок, крутанул в руке.
«Зря он так, купец-то… Ну спросил бы сто, пусть двести даже — я б отдал, нашёл бы… Чудо что за меч»
«Иди уже… чудо»
Обиженный купчина был мёртв — лежал навзничь, как упал, изумлённо тараща остекленевшие глаза на торчавшую из переносицы стрелу. А вот Варавва был ещё жив, и даже в сознании.
— Не минула… стало быть… рука палача…
Первей неловко улыбнулся.
— Я не палач, Варавва. Я Исполнитель.
* * *
Санные обозы тянулись сплошной вереницей, так что в хвост одного уже дышали паром кони следующего. Таким же потоком шли и встречные, так что обгонять обозников приходилось по глубокому снегу обочины, а то и по целине. Гнедко потел на совесть.
Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.
А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?
Ну разве что её начало…
* * *
— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке…
— Первей Северинович.
— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше… Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же… Ты православный, вроде?
— Православный.
— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?
— Не доводилось.
— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо… Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.
Первей усмехнулся.
— Нет, Савелий Петрович. Не могу я столько ждать. Мне сейчас надобно.
Купец развёл руками, вздохнул тяжко.
— Ну, тебе решать. Только попомни моё слово — не уйдёшь ты из Колывани морем, до весны не уйдёшь. Мой обоз только после Крещения Господня дотуда доберётся, гавань колываньска вся подо льдом будет, да и сейчас уже там, наверное, ни одна ихняя когга в море не выходит — большинство ушли в Ганзу, а которые зимовать остались — те на приколе.
— Но есть ещё люггеры.
Купец разом помрачнел.
— Отчаянный ты парень, как я погляжу. Жизнь не дорога?
Первей снова усмехнулся, подлил купцу горячего глинтвейна, плеснул себе.
— Ты, по всему видать, опытный купец, Савелий Петрович. Расскажи мне про люггеров-то, что они за люди, а то я больше понаслышке.
— Да чего про них рассказывать. Разбойники морские, и весь сказ. До них, говорят, на море всё варяги озоровали, сладу с ними не было, так эти самые люггеры немецкие тех варягов разбойных извели под корень. Сам суди, что за люди.
Купец сделал глоток, другой, крякнул.
— Вкусно! Аж нутро всё прогревает. Научи, Первей Северинович, как такой добрый напиток у тебя выходит.
