За Анни Лори я жизнь готов отдать
— грациозно и безжизненно растянуться на полу. С возрастом Элис стала падать менее стремительно, но все же не отказывалась от этой эффектной концовки, и Эвартс прочел на ее безмятежном лице, что она намерена упасть и сейчас. Подойти к ней, обнять ее и шепнуть, что в гостинице пожар или что Милдред-Роз заболела? Вместо этого он просто отвернулся.
Элис порывисто вздохнула и приступила к последнему куплету. Эвартса бросило в жар.
... я жизнь готов отдать...
— донеслось до его ушей; затем звук падающего тела, всплески безудержного хохота, спазматический кашель курящих и вскрик женщины, у которой рассыпалось жемчужное ожерелье от смеха. Это было как наважденье. Гости Мэрчисона плакали, тряслись, сгибались в три погибели, хлопали друг друга по плечу и ходили кругами по комнате как умалишенные. Когда Эвартс решился наконец повернуться, Элис все еще сидела на полу. Он помог ей встать.
— Идем, моя хорошая, — сказал он. — Идем.
И обняв ее за плечи, вывел в прихожую.
— Почему им не нравится, как я пою?—спросила она и заплакала.
— Ну не все ли равно, дорогая? — сказал Эвартс. —- Все равно, все равно.
Они оделись, вышли на холодную улицу и зашагали к себе в «Ментону».
Битси поджидал их в коридоре у двери их номера. Он жаждал узнать, как прошел вечер. Эвартс впустил Элис в комнату и остался разговаривать с боем. У него не было никакого желания описывать вечеринку. Он только сказал:
— Я больше не хочу иметь дела с Мэрчисонами. Буду искать другого режиссера.
— Вот это правильно! — подхватил Битси. — Вот это другой разговор! Но первым делом вы должны сходить в агентство Хаусера и повидаться с Чарли Левиттом.
— Хорошо, — сказал Эвартс. — Хорошо. Я поговорю с Чарли Левиттом.
Элис плакала, плакала и уснула. А Эвартсу снова не спалось. Только перед самым рассветом он ненадолго задремал.
В семь часов утра он повел семью в «Автомат».
После того как они вернулись, к ним поднялся Битси. Он был крайне возбужден. В какой-то бульварной газетке рядом с сообщениями о премьер-министре и о балканском короле говорилось о прибытии Эвартса в Нью-Йорк. Тут же начал трезвонить телефон. Кто-то предлагал Эвартсу подержанную шубу из норки. После этого звонили адвокат, владелец мастерской химической чистки, портной, директриса детского сада, представители различных агентств, а какой-то человек обещал подыскать им приличную квартиру в Нью-Йорке. На все эти назойливые предложения Эвартс отвечал отказом, однако каждый разговор занимал несколько минут.
Встреча с Чарли Левиттом была назначена на двенадцать часов, и когда пришло время идти к нему, Эвартс поцеловал Элис и Милдред-Роз и вышел на улицу.
«Я ничуть не хуже других, — сказал себе Эвартс, проходя в грозные двери одного из строений в Рэдио-сити, в котором размещалось агентство Хаусера. — Ведь у меня дело».
Агентство Хаусера занимало помещение на двадцать шестом этаже. Эвартс назвал номер этажа уже после того, как лифт тронулся.
— Поздно, — сказал лифтер, — надо было сразу говорить.
Эвартс покраснел от досады: теперь все, кто едет с ним в лифте, знают, что он новичок. Ему пришлось прокатиться до шестидесятого этажа и потом спуститься на двадцать шестой. Лифтер насмешливо фыркнул ему вслед.
В конце длинного коридора он увидел двустворчатые двери, обитые бронзой и скрепленные орлом с распростертыми крыльями. Эвартс повернул крылья царственной птицы и вступил в просторный феодальный холл. Стены были обшиты панелью, изъеденной червоточиной и плесенью. В конце холла в маленькой застекленной клетушке сидела женщина. На голове у нее были наушники, как у телефонистки. Он рассказал, по какому делу он пришел, и она попросила его подождать. Он сел на кожаный диван и закурил. Роскошный холл произвел на него большое впечатление. Вдруг он заметил, что диван покрыт толстым слоем пыли. Пыль лежала и на столике с журналами, и на самих журналах, на лампе, на бронзовом слепке роденовского «Поцелуя» — все в этой огромной комнате было покрыто пылью. Его поразила также какая-то странная тишина. Тут не было обычных звуков, какие бывают в присутственных местах. Откуда-то снизу доносился гимн: «Возрадуйтесь, люди! К вам грядет господь бог!» Это на катке запустили пластинку; гимн исполнялся на колокольчиках. Журналы, лежавшие на столике подле дивана, оказались пятилетней давности.
