Испепеляющий яд - страница 40

— Вставай, вставай!

Сил не было. Не то, чтобы встать, не мог даже приподнять головы.

Караульные в шесть рук взялись за него. Поставили на ноги. Отметил: без какой-либо грубости. Наверняка получили такой приказ. Когда выяснилось, что стоять он не может, едва шагнув, валится на пол, понесли. Тоже без грубости. Взяв под руки.

Едва вышли из дома — в светлый, снежный, ослепительно яркий мир, — голова Шорохова закружилась, оглушающий звон ворвался в нее, как удар. Очнулся на крыльце какой-то избы.

Увидев, что он открыл глаза, тихо поругиваясь, конвоиры втащили его в этот дом.

Оказалось: привели в баню. Был он в ней один. Мыться не мог. С лавки сполз, сидел на полу. Замечал: приоткрыв дверь, караульные поглядывают в его сторону.

Наконец, как видно, ожидание надоело им. Вошли в мыльную, окатили из бадьи горячей водой, подхватили под руки, вывели в одевальную. Там он увидел свою прежнюю одежду. Сразу ощупал подол нижней рубахи — агентразведовского удостоверения не было. Значит, перед расстрелом предстоял допрос в присутствии каких-то чинов. Потому-то его и отмыли.

Чувствовал он себя теперь много лучше. Настолько, что когда по дороге из бани караульные, сгрудившись стали закуривать, рванулся в сторону раскрытых ворот сарая, возле которых они оказались, затаился за створкой.

Караульные метались у сарая, кричали:

— Там ледник! Расстрелянных складываем!

— Выходи! Собак сейчас приведем. Далеко не уйдешь.

Вышел. Уйти он и в самом деле не мог. Ослабел. Сил хватило лишь на несколько шагов до створки ворот.

Бить не стали, повели дальше, приговаривая:

— Паскуда… Сволочуга… Хочешь, чтобы с нас головы поснимали?..

Теперь его привели в светлую горницу, где за накрытым столом (весьма изобильным, но вглядываться в подробности от напряжения и неожиданности был он не в состоянии: рябило в глазах) сидели три человека. Двоих он узнал: Задов и следователь, который приходил в подвал. Третьего — низкорослого, широкоплечего, с низким лбом — видел впервые.

— Знакомься, — с усмешкой сказал Задов, указывая как раз на этого человека, — Нестор Иванович Махно, — затем качнул головой в сторону следователя. — Михаил Михеевич Киселев… Ну а я — ты знаешь.

Караульные усадили Шорохова в кресло с подлокотниками, ушли. Задов пододвинул ему тарелку с кусками жареного мяса, граненый стакан:

— Ешь, пей.

— Пить не могу, — сказал Шорохов. — Развезет.

— Тогда только ешь, — согласился Задов. — Слушай, запоминай.

Если это был допрос, то опять же какой-то хитрый, начинающийся издалека. Как себя вести? Накинуться на еду? Сюда его привели не за этим. Махно смотрит пристально, хмуро.

Мелькнула и такая мысль: "Коли потом убьют, что мне жратва!" Сидел неподвижно.

Махно сказал:

— Первое. Мы никогда против народа не выступали. Советы для нас — вся жизнь.

— Верно, — поддержал Киселев.

— Второе. Обвинения в предательстве — ложь. Нас предавали. Это было. Мы лишь отстаивали свои права. В-третьих. В поддержку мироновского бунта (Самостийное, вопреки запрета Реввоенсовета Республики, выступление 24 августа 1919 года частей Донского казачьего кавалерийского корпуса Красной Армии под командованием Филиппа Кузьмича Миронова на фронт для борьбы с белогвардейцами. — А.Ш.) мы никаких шагов не предпринимали. В-четвертых, мы тоже за коммунизьм.

Снова вмешался Киселев:

— Коммунизьм любить надо. Если в душе человека нет любви к коммунизьму, все другие люди для него бандиты. Человеку тогда что остается? Догнал, схватил, сожрал, побежал дальше, — он обратился к Шорохову. — Ты не бандит?

— Нет, — ответил тот.

— И я не бандит, — продолжал Киселев.

— А я? — насмешливо спросил Задов.

Ему никто не ответил.

— Я в Первом пулеметном полку служил, — с вызовом сказал Киселев, вновь обращаясь к Шорохову. — Слышал о таком?

— О твоем полке все слышали тысячу раз, — раздраженно проговорил Задов.

— Наш полк в феврале семнадцатого судьбу России решил, — упрямо продолжал Киселев. — Первая воинская часть, которая на сторону революции в полном составе перешла. По Невскому проспекту Петрограда с черным знаменем "Смерть капиталу!" под оркестр прошагали. Я это знамя нес.