Существуют свидетельства, что коррида появилась на территории Испании уже в начале нашей эры. Родиной и долгое время центром ее был город Ронда, расположенный в предгорьях Сьерра-Бермех в Андалузии. Название города отражает его главную достопримечательность — круглую арену для боя быков, что является греческим изобретением. Любовь к корриде в Испании носит культовый характер и пронесена беспечными андалузцами через века. По мнению культурологов, как я узнала, доедая десерт, коррида — прекрасное средство для выхода агрессивных страстей горячих жителей юга. Но современное отношение к ней разделило испанцев на ярых сторонников и столь же ярых противников этого варварского зрелища. И наконец, Марина сообщила, что феминизация не миновала и эту сферу: табу на участие женщин в корриде сломала Кристина Санчес — первая женщина-тореадор в Испании.
К этому моменту рассказа мы уже поднялись из ресторана в уютный холл гостиницы.
— Вот, посмотри, — подруга подвела меня к афишам, висящим на дверях туристического офиса отеля. — Это программа корриды в ближайшую субботу.
На афише были написаны время и место проведения боев, имена участников, цены на билеты и была помещена большая фотография, с которой серьезно, немного исподлобья на нас смотрел молоденький тореадор в костюме.
— Это женщина, — сообщила Марина.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— Тут написано ее имя, Соледад Руис. Наша официантка в костюме выглядела бы так же.
— Да, пожалуй, — согласилась я. Потом перевела взгляд на соседнюю рекламу, посвященную фламенко. В Испании знакомство с фольклорными танцами для туристов так же традиционно, как песни гондольеров в Венеции.
— Что тут написано? — спросила я, показывая на красотку в красном платье, изображенную рядом с мечтательной тореадоршей.
— Концерт фламенко.
— Это я поняла, а где?
Марина вчиталась:
— Будешь смеяться, через час в нашем отеле.
— Здорово, вот это мы не пропустим, — решительно сказала я.
Оставшееся до представления время мы провели в саду, который был главной роскошью этого элегантного и уютного отеля. Из его холла через боковые французские окна можно было попасть на крытую веранду и в гостиную с баром и маленькой эстрадой, где по вечерам под руководством долговязого массовика-затейника плясали под музыку преимущественно дети, но иногда и их родители. От веранды вниз террасами спускался сад, где каждое дерево было ухожено и даже снабжено табличкой. Испанские названия деревьев казались нам именами собственными. На первой террасе стояли полукруглые скамейки, а в центре — каменный, но не фонтан, а столик для игры в шахматы. Следующая терраса была отведена под мини-бар, бильярдную и настольный теннис, расположенные под крышей густо растущего винограда. Днем там было прохладно, а по вечерам — холодно. Далее находился теннисный корт, а еще чуть ниже — два овальных бассейна с газончиками вокруг них, где на лежаках проводили основное время большинство обитателей отеля. Температура моря 20–21 градус для них, видимо, была недостаточной, да и хлорки в море значительно меньше, чем в бассейне. Детская площадка занимала последний кусочек нашей территории. На ней пышно зеленел толстый пень от спиленной магнолии, между кривыми корнями которого, как крапива, густо рос столетник — хотелось заготовить его на осенне-зимний период насморков и кашлей.
Между первой и второй террасами разместился прудик с мостиком, дорожка от которого вела к окнам ресторана. Бархатный воздух вечера благоухал сладкими южными запахами, и мы устроили праздник нашим носам, из-за чего даже чуть опоздали к началу концерта, о котором нас вдруг возвестил раздавшийся в тишине перестук каблуков и стрекот кастаньет.
Все столики в гостиной были заняты, и мы устроились на веранде, откуда тоже была хорошо видна сцена.
На ней танцевали четверо. Цыган лет тридцати, небольшого роста, плотный, некрасивый, но со сценическим обаянием, так важным для артиста, и три молоденькие девушки с плотными, далеко не балетной комплекции телами и крепкими пузатенькими ножками. Одна мелодия сменяла другую, созвучно музыке менялись наряды, и мы, отбросив снобизм, попали под действие волны истинной радости и азарта, которую источали артисты. Танец мужчины был наполнен исконным смыслом фламенко — страстью, но не своей, а той страстью, которую он вызывал в своих партнершах. Они заигрывали с ним, любили его, ревновали, бросали и возвращались к нему вновь. Каждая пыталась отбить его у подруг своим мастерством. Он же старался уделить внимание каждой. Тогда, вдруг обидевшись, девушки объединялись против него, и ему приходилось отражать их наступление. Бурные сцены сменялись лирическими. Каждая танцорша признавалась танцору в любви, находя для этого свой ритм, свой рисунок танца, свой перестук кастаньет. Девушки танцевали с увлечением, иногда простовато, иногда по-ученически, старательно шевеля губами, чтобы не сбиться со счета, хмуря лица при самых сложных фигурах и расцветая счастливыми улыбками, удачно их исполнив. И зрители не могли не разделить их восхищения этими танцами, появившимися вместе с цыганскими племенами на Иберийском полуострове в VII–VIII веках нашей эры, и с тех пор так вошедшим в культуру Андалузии, что уже невозможно определить их национальную принадлежность.
