Брэнд решил провести отпуск в Мэне, нашел поблизости хороший отель и самым серьезным образом — хоть и без особого успеха, но весьма настойчиво — принялся добиваться благосклонности Марианны. Она сказала ему, что замуж не хочет. Дважды получив отказ, он рассердился и уехал месяца на два, но, не в силах забыть её красоту, вернулся, влекомый страстью. В феврале умер её отец, и Марианна осталась одна. Грех было упускать такую возможность. В день похорон, когда одинокая, притихшая и несчастная сидела она, глядя, на дождь, струящийся по оконным стеклам, когда комната, слякоть и снег на улице, да и вообще все обстоятельства её жизни предстали перед ней ещё более унылыми, чем обычно, она со странным безразличием уступила ему.
Что же было потом? Он делал всё, что мог, чтобы доказать свою любовь, и не было на свете человека, более преданного. Он по-прежнему служил в Вашингтоне, его перспективы были радужными, а их номер в отеле уютным. Не жалея средств, он окружал её комфортом, выбирал для неё книги и цветы, планировал её развлечения, советовал ей, с какими людьми следует знаться, даже помогал в выборе одежды. Везде и всегда он был рядом — на приёмах, которые она вынуждена была посещать, он ни на шаг от неё не отходил. Когда же волей-неволей они бывали разлучены — за обедом или в переполненных гостиных — им овладевала такая тоска, что он устремлялся за ней, нимало не заботясь о том, что окружающие видят, насколько она желанна и необходима ему.
Она была невероятно тихой, и делалась всё более молчаливой, но его это не смущало, так как сам он любил поговорить. Порой, когда он пространно излагал ей свое мнение о политике, искусстве или, скажем, о личной гигиене, ему вдруг становилось неуютно от её взгляда и едва заметной необъяснимой улыбки. Тем не менее, для него было полной неожиданностью, когда через несколько месяцев после рождения ребенка она, без кровинки в лице, нервно отводя взгляд, попросила об отдельной комнате. Горечь от этой обиды так и не прошла.
— Но почему? — сильно побледнев, запинаясь, произнес он. — Разве ты не моя жена?
Она ответила так тихо, что он едва расслышал:
— Мне бы хотелось хоть иногда принадлежать самой себе.
Конечно же, он не согласился! Он имел на это право — ведь она была его законной супругой. Тогда он впервые почувствовал её отвращение к нему, странную и немыслимую неприязнь; вопреки всем его усилиям овладеть ею полностью — физически и духовно, барьер между ними всё больше рос.
Он был сильным мужчиной, убедительно и страстно исполняющим свою роль в чувственной области. Но как часто в момент кульминации его лишало наслаждения пугающее осознание своего одиночества: она лежала со стиснутыми зубами, застыв без движения, как труп, выброшенный из леденящего моря.
Понимая в душе всю абсурдность этого, он, тем не менее, был склонен подозревать наличие у неё любовника, ревниво следил за ней, вплоть до того — муж он или не муж? — что нанял агента шпионить за её передвижениями. И всё впустую. Может быть, она просто его не любила?
Затем он был направлен в Европу, а неизменный успех предпринимаемых им шагов привел их в Штутгарт, Льеж, Анкону… Нормальная любящая женщина была бы счастлива находиться там вместе с ним, говорил он ей с горечью. Возможно, она тосковала по родине? Эта мысль время от времени помогала ему, спасая уязвленное самолюбие. И, получив дополнительный отпуск, он отвез её с трехлетним Николасом назад в Америку. Увы, именно там ему нанесли последний удар. Однажды она, с опущенной головой, с ввалившимися щеками, пришла в их арендованную квартиру в Нью-Йорке и сказала, что должна на время его покинуть. Постоянное напряжение их совместной жизни совершенно расшатало её нервы, ей нужно несколько месяцев побыть одной, прийти в себя.
Он похолодел. Испытывая непреодолимое желание грубо стиснуть её, он, отметая мольбы, предъявил ультиматум:
— Если уйдешь, обратно я тебя не приму. Или всё, или ничего!
В её темных глазах таилась вечно мучившая его загадка. Он до крови закусил губу и, не дождавшись ответа, продолжил:
— Ни денег, ни положения ты не получишь. Ребенка тоже — не тебе его воспитывать!
