Николас всегда жил в городах, в домах, выходящих прямо на улицу, и теперь, сидя на корточках рядом с Хосе под припекающим затылок солнцем, вдыхая пьянящий дух земли, он чувствовал, что ничего более чудесного в своей жизни не знает. Даже пот, щекочущий тело под майкой, — обычно такой зловещий симптом — его совсем не беспокоил.
К четырем часам с посадкой было покончено, и, стоя рядом с Хосе, Николас с гордостью взирал на аккуратный цветник, где вскоре распустятся красивые яркие цветы. Мальчик был так поглощен содеянным чудом, что не услышал, как во двор въехала машина, и голос отца за спиной застал его врасплох:
— Николас, чем ты тут занимаешься? — в удивленном возгласе консула слышался оттенок неодобрения.
Мальчик подпрыгнул от неожиданности, а когда повернулся к отцу, его лицо ещё сияло радостью от собственного достижения.
— Папа, тут было так интересно! Я смотрел и даже помогал сажать эти петунии. Теперь их нужно полить, иначе они не расцветут, — и умоляющим тоном добавил: — Еще не очень поздно. Можно мне немножко подождать и посмотреть, как всё будет сделано?
Брэнд недовольно перевел взгляд с сына на садовника, а тот, зная свое место, отступил на пару шагов и стал наматывать бечевку на колышек. Его лишенное всякого намека на индивидуальность смиренное занятие, похоже, успокоило консула. Облачко, показавшееся было на его челе, как дымка на Олимпе, развеялось, и, подняв брови, он сухо изрек:
— Только не слишком долго. И смотри, не простудись. Привезли наш багаж. Пойду распаковывать.
— Спасибо, папа! — Николас радостно захлопал в ладоши. — Я уже давно не простужаюсь. Я к тебе скоро приду.
Харингтон Брэнд вошел в дом. В холле его ждали три аккуратных деревянных контейнера, уже освобожденные от крышек и излишков соломы. Расторопность дворецкого заслуживала похвалы. Консул подошел к сонетке и вызвал его звонком; затем, беспокоясь о сохранности своего сокровища, стал внимательно изучать содержимое багажа. А вот и оно! — он осторожно вынул из самого маленького ящика толстую пачку машинописных листов, перевязанную красной лентой.
— Звонили, сеньор?
Брэнд обернулся.
— Ах, да, Гарсиа. Отличное начало работы! Возьмите это. Осторожнее, пожалуйста. Это рукопись моей книги.
Дворецкий широко раскрыл глаза.
— Сеньор писатель?
Польщенный этим возгласом с примесью лести, Харрингтон Брэнд склонил голову.
— Я уже много лет занят одной серьезной работой… биографией великого человека.
— Сеньор имеет в виду себя?
Брэнд рассмеялся, по-настоящему рассмеялся от удовольствия.
— Ну-ну, Гарсиа. Вы слегка поторопились. Возьмите плотную оберточную бумагу и хорошенько упакуйте рукопись. Я хочу взять ее с собой в офис. Потом поможете мне с оружием.
— Слушаюсь, сеньор.
Дворецкий ушел, а консул, помешкав минутку, двинулся к ближнему ящику и стал ощупывать его содержимое, размышляя, с чего начать. Вдруг взгляд его упал на картонную папку, лежащую в верхней части ящика. Брэнд изменился в лице. С его губ сорвался приглушенный возглас. Упаковкой багажа занималась Гаврская фирма перевозок. Из недр письменного стола они извлекли на свет фотографию, которую он давно убрал с глаз долой. Портрет его жены.
Медленно, будто ядовитую змею, консул вынул фотографию и заставил себя посмотреть на нее. На лице его застыло выражение загнанности. Да, это была Марианна: бледное прелестное лицо с ласковыми темными глазами, чувственные губы приоткрыты в едва заметной улыбке, всегда вызывавшей у него недоумение. С фотографией в руке он задумчиво опустился на широкий подоконник в оконной нише, вспоминая тот роковой вечер, когда впервые её увидел.
Это случилось лет десять назад в Боудин-колледже[2], куда во время своего длительного отпуска он приехал из Вашингтона выступить перед студентами с лекцией. На последовавшем за лекцией фуршете Брэнд заметил стоящую у дверей бледнолицую тоненькую девушку в черном — как позже выяснилось, она была в трауре по умершей матери — и был внезапно охвачен чувством, которого никогда ранее не испытывал в своих отношениях с противоположным полом. Он представился ей, наведя предварительно справки и выяснив, что она бедна, и что в одной из самых жалких в городе съемных квартир лежит её неизлечимо больной отец — бывший профессор университета, а ныне пенсионер.
