Я все еще не оправился от чувства вины и смятения, хоть и начал постепенно склоняться к теории Арнольда, когда вечером вышел в гараж, чтобы повозиться с мотоциклом и отладить его. Я томился, но не только от угрызений совести, томился еще от неясной надежды. За ужином мама сказала, что у меня больной вид, а сестрица безапелляционно заявила: Финнеган влюблен.
— Не разговаривай с набитым ртом, — сказал я просто как заботливый старший брат.
— О, Финнеган всегда влюблен, — сказала мама, уходя от этой темы.
Но отец, лукавый и коварный старый калабриец, поднял глаза — он быстро ел, низко склонившись над тарелкой, — и усмехнулся.
— А готовить она умеет? — спросил он. Намек был тонкий, но, заметив, как переглянулись отец с матерью, я понял, что они видят меня насквозь. Вдруг — спустя три-четыре секунды — моя сестра Шеннон, поняв шутку, фыркнула и, захихикав, прикрыла рот обеими ладонями.
— Финнеган влюблен в Анджелину-у-у, — пропела она.
— Шеннон, прекрати дразнить брата, — сказала мама. Повернувшись ко мне, она потянулась, чтобы положить мне добавку. — Пригласи ее как-нибудь к нам, Финнеган.
— Она не пойдет, — сказал я.
— Что за глупости, — возразила мама. И сказала это так убежденно, что мне вдруг совершенно по-новому представилось то, что произошло в ресторане Деллапикалло, да и все, что происходит каждый миг повсюду в мире.
Я возился с мотоциклом уже около часа, когда вдруг позади меня постучали в дверь — скорее из вежливости, поскольку дверь была широко распахнута на улицу. Я обернулся, но сначала ничего, кроме расплывчатого силуэта, не увидел, так как меня ослепил яркий свет фонаря. Когда же огненные круги рассеялись, оказалось, что это, как я и подумал сразу, была Анджелина. Я посмотрел на часы: десять вечера. Ей полагалось быть еще в ресторане.
— Привет, Анджелина, — сказал я.
Она выглядела маленькой и ежилась, точно от холода, хотя холодно не было. Сейчас она не казалась даже хорошенькой, просто усталой, но сердце мое тревожно заныло. Прислонившись к дверному косяку, она сказала:
— Привет. — Затем, помолчав, добавила — Финнеган, можно с тобой поговорить?
— Конечно, почему бы нет? — Я никак не мог решить, вставать мне или нет. Если бы я встал, это было бы мило — знак приветствия; но вдруг она подумает, что я хочу воспользоваться случаем, и вообще, я лучше смотрюсь, когда занят машиной. О чем говорить, я тоже не знал. «Ты сногсшибательно выглядишь», — мог бы сказать я, что было б и верно и неверно. Но что бы я ни сказал, даже если бы это была абсолютная правда, она все равно мне возразит. Я знал ее. Она даже не сочла нужным извиниться за то, что кричала на нас, точно она королева, которая всегда права.
— Какой хороший мотоцикл, — сказала она. И слово «мотоцикл» прозвучало так приятно в ее устах, ведь сами-то мы говорили «тачка». Как здорово, что она так сказала. Не спрашивайте почему.
— Не такой уж хороший, барахлит, — ответил я.
— А что с ним?
Она спросила это настолько заботливо, с таким значением, наверное, нарочно, чтобы я окончательно запутался. Сердце мое возликовало. Какое лицо! Какие глаза! Я же говорил, что она в школе самая умная!
— Да ничего, — сказал я напряженно, — просто не отлажен. Вот хочу настроить. — Я улыбнулся — Как пианино.
Я все-таки встал, правда, нехотя, ссутулясь, сразу видно, что не опасен. Взяв тряпку с сиденья машины, вытер руки.
— Как пианино, — повторила она, чуть заметно улыбнувшись, и, быстро взглянув мне в глаза, тут же отвела взгляд в сторону. Помедлив, она сделала несколько робких шагов внутрь гаража и прислонилась к верстаку, глядя на мотоцикл, а не на меня. Нерешительно, осторожно она подняла одну ногу и поставила ее на банку, где я держал в масле запчасти. Я подумал, что вот точно так же она стояла и тогда, прислонившись к бару и слегка опираясь ногой о ступеньку, но сейчас это не выглядело кинорекламой, просто она устала, и это было естественно.
— О чем же ты хочешь поговорить? — спросил я.
Ведь она живет далеко отсюда, подумалось мне, но я тут же вспомнил, что у нее есть машина, красная, с откидным верхом. Я обернулся и увидел ее машину здесь, рядом, сверкающую в свете уличных огней.