Но какая разница, коль ошиблись в главном? Настоящий Ад беспорядочен и хаотичен, состоит из воспоминаний, давно и тщательно погребенных, отпетых. Из унижения, чувства вины, разочарований, тоски.
Главный враг человека, главный судья и палач – он сам. И это четко показала вторая тень, которая принесла с собой воспоминания о послевоенном времени. О том, как сопливым мальчишкой проходил через тренировочные лагеря, о голоде и холоде, боли, бесконечной муштре, об не выдержавших напряжения приятелях, которых закапывали рядом с тренировочными площадками.
Вспоминал Он и времена после учебки. Как куда-то шли, с кем-то сражались, где-то спали. Попадали в окружения, оборонялись и гибли, хоронили товарищей. Отбивались и шли дальше – от поселка к поселку, от города к городу, куда приносили на штыках новый порядок. Выжигали логова банд, подавляли мятежников, уничтожали зараженные поселения, грабили…
Годы грязи. Годы лишений.
А еще Он помнил, что пил, когда покинул армию по истечению Темных Лет. Пил люто, пытаясь забыться. Помнил, как осознав бесполезность способа, решился поехать в начавшую строится Пангею. Зашел в лучшее из представительств корпораций, заказал для себя тогда еще разрешенную «Искусственную Амнезию». И заодно – курс омоложения, дорогие модификации. Как проснулся через полгода с новым именем и новой жизнью, избавленный от старости, переживаний, чувства вины… а также лиц родителей.
Что дальше? А дальше Он просто жил. Поступил в Академию ПСБ, работал, ловил преступников. Это было хорошее дело. Правильное, как говаривал когда-то отец. Он защищал Порядок, хранил Мир.
До тех пор пока кое-кто не заставил вспомнить, не пробудил воронов прошлого.
Очередная тень навеяла образ высокого худощавого мужчины, черноволосого и строгого, с колючим взглядом темных глаз, одетого в китель АКМ. Образ вызвал такую волну неудержимой ненависти, что Он пробудился.
Толчок.
Так случается, когда стоишь где-то в метро, заворожено смотришь на мелькающие за окном огни. Но потом сосед врезается в спину, и наваждение слетает как простыня.
Рядом раздался легкий вздох, зашелестела ткань. На фоне белого потолка материализовалось смазливое личико медсестры. Они все сейчас смазливые, будто штампуют на одном заводе. Никакой индивидуальности.
– Господин Геринг, – сказала женщина. – О, вы очнулись! Как себя чувствуете?
Мерзко. Боль засела где-то далеко и глубоко, терзала измочаленное тело. Кожа напрочь онемела, холод грыз внутренности как червь. Очевидно, Его накачали обезболивающими. Плохо, движения будут даваться с трудом…
Он повел глазами из стороны в сторону. Понял, что лежит на кушетке, вокруг столики с медицинскими приборами, какие-то трубки, капельницы. Вспыхивают и гаснут огоньки, слышится ритмичный писк, перетекают прозрачные жидкости, кто-то разговаривает в соседней комнате.
Чей-то голос, еще секунду назад далекий и невнятный, стал громче, превратился в громкий шепот. Настойчиво звал, заставлял встать и куда-то идти, кого-то покарать. Но самое главное то, что голос принадлежал отцу.
И Он не мог противиться, вдруг ощутив себя почти мальчишкой. Не мог рассуждать, потеряв способность анализировать. Потому принял на веру, поддался той властности, с которой звучали приказы. И вновь в воображении промелькнул образ холодной комнатки, сверкнуло солнце в окне, скрыв лицо родителя…
Отца нельзя разочаровывать.
Видимо медсестра заметила, как наморщился лоб пациента. А может, считала показания приборов. Одарила фальшиво-профессиональной улыбкой и отступила на шаг.
– Я позову доктора.
«Нет!» – хотел воскликнуть Он. Но сообразил, что не чувствует языка и губ, а горло издает какое-то невнятное сипение. Поднял руку и поманил женщину. Та поколебалась, но подошла ближе, и наклонилась к кушетке.
Это было ошибкой. Скрюченные пальцы впились в нежную шею как когти стервятника, раздалось шипение и треск, крик боли переходящий в хрипение. Палата сразу же наполнилась дымом, отвратительной вонью паленого мяса.
Когда медсестра перестала трепыхаться, Он ослабил хватку. С удовлетворением услышал звук падения, немного полежал, восстанавливая силы. А потом сел и не глядя на труп с обугленной, практически пережженной шеей, принялся снимать с себя присоски датчиков, выдирать иглы и трубки.
