– Как я ненавижу это! Боже, ненавижу их всех!
Родригес стоял перед ней в растерянности:
– Ситуация вышла из-под контроля. Я был готов уже арестовать тех людей. Если бы только я знал…
– Всегда так происходит! Эти вопросы, обвинения…
– Больше этого не повторится. Я назвал Луку своим сыном. Он – мой наследник. В его свидетельстве о рождении графа «отец» пуста? – И когда Карлотта кивнула в подтверждение, добавил: – Тогда впиши мое имя.
– Но он… не твой биологический сын, – нерешительно произнесла она.
– Нет. Но какое это имеет значение, Карлотта? Клянусь – я всегда буду защищать его. Если хоть кто-нибудь посмеет причинить ему боль… Я уничтожу этих людей! Мой отец – моя плоть и кровь – всегда держал меня в страхе. Кровь еще ничего не значит.
Карлотта подумала о своей семье. Она любила их и верила – они тоже любили ее. Но эта любовь не была безусловна, эта любовь не выдержала испытания, не прошла проверку. И хотя отношения восстановились, раны так и не залечились.
Родригес прав. Кровь ничего не значит.
– Ничего не значит, – повторила Карлотта. Она села в кресло у его рабочего стола и почувствовала озноб. – Меня всю трясет, не знаю почему. Такое было, когда я была беременна Лукой. Эти ужасные вопросы, постоянные фотографии, заголовки в газетах… Журналисты преследовали меня везде. Они исказили все, чтобы получилась занимательная история, и заработали на этом деньги.
Родригес посмотрел на Карлотту, на ее заострившиеся черты лица, почти белые губы, грустные глаза. Он хотел прикоснуться к ней, утешить. Сделать что-то. Но не знал как… Не знал, на что решиться… Карлотта не должна была присутствовать на этой пресс-конференции. Он должен был предусмотреть все. Но решение, которое Родригес принял по поводу Луки перед самой речью, было внезапным. Именно тогда он понял – ему необходимо сделать Луку частью себя. Частью семьи. Чтобы защитить его от сплетен и нападок. Сплетни, конечно, все равно будут, но благодаря его незавидной репутации будет нетрудно поверить, будто он зачал Луку, не подозревая об этом.
– Я не знаю, справлюсь ли, – прошептала она. – Иногда мне кажется: когда я была в Италии, все было проще…
Что-то в его груди раскололось. Рассыпалось на миллионы кусочков. Родригес стоял онемевший, неуверенный. Он не знал, как дальше действовать. И вообще, имел ли он право быть рядом с ней в этот момент? Но ей так нужна поддержка!
Карлотта находилась здесь, потому что ее вынудили. И поначалу его самого это не волновало. Он прекрасно знал – она не хотела выходить за него замуж, и делала принцесса это только из-за чувства долга. И его это устраивало.
Чем же он был лучше своего отца?
Карлотта встала, на ее лице буквально отпечаталась усталость.
– Спасибо, Родригес. За все, что ты сделал. Я благодарна тебе. Прости за… это был эмоциональный срыв. Я просто не могу находиться под прицелом общественного внимания. Это не для меня. Полагаю, мне нужно привыкнуть, не так ли?
– Тебе нужно немного отдохнуть.
После того как эти акулы чуть не съели ее, ей действительно нужен был отдых. Образ Карлотты, окруженной толпой репортеров, гнев, который он испытал, когда тот репортер схватил ее за руку, не давали ему покоя, вызывая почти физическую боль.
– Спасибо, – повторила она и вышла из офиса.
Каждое ее движение выдавало сильное волнение. А он просто стоял и смотрел ей вслед, возможно впервые осознав: Карлотта заложница! И ключи от цепей были у него. Он принудил ее остаться здесь. И для чего? Чтобы осчастливить себя, не важно, какой ценой для нее…
Его отец сделал то же самое. Он пытался удержать его мать угрозами, своей властью. Но, в отличие от его матери, Карлотта не исчезнет. Не бросит своего сына, не откажется от ответственности и долга, чтобы уйти от ситуации, которая делала ее несчастной.
Эта мысль словно резала ножом по сердцу, оставляя рану кровоточить. Такое страдание было новым, неведомым для Родригеса испытанием. Словно душу вывернули наизнанку. Словно он обнаружил в себе совершенно незнакомого человека.
Карлотта…
Она была готова остаться с ним навсегда вопреки своему комфорту, своим желаниям. И поэтому его ненависть к себе за это будет расти с каждым днем.
