Но Дмитрий понимал, что не просто себя потешить да коней размять нагрянул Ольгерд. Он пришел на Русь, дабы смести престол московского великого князя - возвеличилась и грозна стала Москва - и утвердить на старинном престоле Владимирском, главном престоле русских князей, зятя своего, тверского князя Михаила, а заодно и прихватить порубежные северные земли русские. Вот она, привада-то волчья! Вот зачем восемь дней и ночей горели посады, Занеглименье, села, слободы... И чего ему, Ольгерду, не сидится? У самого житье не сахарное: то с западной стороны грозят-то восходная сторона нет-нет да и помянет ему старые грехи. Вот и бьется Ольгерд между коварным немецким орденом и заносистым Псковом. Не раз и не два псковская поволыцина бросала соху и громила замки немецкие и литовские - кто попадет под. горячую псковскую руку... Вот и хотелось неуемному Ольгерду, поседевшему в боях,- разом, поставить всех на место. Для того вошел он в- тайный сговор с Тверью и с Орден, но не так-то просто ныне сокрушить Москву.
И все же горько, было оттого, что вольны покуда недобрые соседи войти в его землю и чинить в ней погром. Горько!
Вчерашний день ездил Дмитрий с малою дружиною. пасынков по сожженным местам, и тесно было в груди, нехорошо... Доколе же, думалось, будет литься кровь на землю эту? И все стояли в глазах те дни, когда выла Москва по убитым, по угнанным во полон, когда сносили во скудельницы [Скудельница сиротская (братская) могила] на платах да плащах-мятлях тела христианские. Жили в родстве, умерли безродными: кого вместе с семьей побили, кого во полон увели, вот и хоронили в скудельницах за малую плату и без гробов от митрополита и от князя - так-то на Руси повелось... Но обиднее всего было Дмитрию, что и тут не обошлось без черной помощи тех же христиан: смоленский князь Святослав - то ли от трусости, то ли добычу почуя - пришел вместе с Ольгердом, своих бил - вот она, погибель-то Руен!
"Доколе терпеть? Избудет ли сие?" - едва не вслух вырвалось у него. Прикусил губу, уперся высоким чистым лбом в бревшшу над оконцем, смял темную скобку волос, брошенную к правой брови, жарко дышал, хватая сосновый дух свежих бревен и понемногу успокаиваясь. Но душа не желала покоя, да и сам он не мог отринуть гнев свой на смоленского князя, а с того перекннулся на рязанского Олега. Он дивился порой его изворотливости и. ненавидел его тонкие лживые уста, бесстыжий, немигающий взгляд, уже в который раз клялся не доверять ему, хоть Рязань нет-нет да и выступала заодно с Москвою, и все-таки... Было что-то затягивающее в этом сокрытом ото всех гневе на князей меньших, иные возлюбили прозывать себя тоже великими. Он не признавался себе, что любил иной раз разжигать в себе этот гнев на всех подряд, будто четки: перебирал, - и новгородцам тут доставалось, и псковичам, и тем, коих недавно усмирил и привел под крестное целование на верность Москве, - и всем. Вот и сейчас душа была обуяна гневом на князя Михаила Тверского, гневом и стыдом. Гневом потому, что Михаил после бегства Ольгерда из-под Москвы, не дождавшись желанной победы и княження великого, кинулся в Орду - последнее дело! - домогаться у хана ярлыка на престол Володи-мерский, великокняжеский, коим по дедине и вотчине поверстан был он, Дмитрий, великий князь Московский... Но и стыдно было Дмитрию в этих думах, стыдно за род свой, за то, что дед, Иван Калита, оклеветал в прежние годы соперника своего, князя тверского, нашептал на ухо хану пречерные мысли - и погиб тверской князь в Орде, откуда многие не вернулись... Может, кровь та невинная не дает покоя ни Михаилу, ни ему, Дмитрию? Хорошо бренному телу: убралось в могилу - и нет его, а дела человеческие, добро и зло остаются на земле и незримо меж людей веками бродят, теням подобно... Что ему суждено будет оставить на сей земле?
Медленно разгорался зоревой свет, и так же медленно, неприметно слабел свет лампады, розовевшей з углу пред иконами древнего письма, спасенными при пожаре Кремля четыре года назад. Сколько было их, пожарищ! А вот же стоит снова княжеский терем и дворы боярские, стоят церкви каменные, псковским и новгородским подобны, пречудно отекают Кремль по холму новые, не виданные прежде белокаменные стены. Отныне за ними спокойно. Ольгерд испытал их неприступность, но не довлеет ныне за стенами пребывать - чего высидишь?
